Шон О'Кейси - Современная ирландская новелла

Джонни слышно было, как мать напевает «Бантрибэй», — она стирала кучку их собственного белья и гору чужого, глубоко погружая проворные руки в лохань с мыльной водой, а он сидел в тени у оконца, под горшками с фуксией и огненной фасолью, слушал вполуха песенку матери и думал о своем. Заложив последнюю складочку на газетной треуголке, он расправил ее, слегка отвел руку, чтобы получше разглядеть свою работу, и нашел, что она — ничего; только серая, скучная — потому что не из цветной бумаги, а из газеты; треуголка должна быть нарядная, веселая, а в этой задора нет. Он уже восемь штук смастерил: две побольше — ему самому и Рокки Уоррену, шесть поменьше — для тех ребят, кто пойдет в ихнюю армию. А вот пойдет ли кто? В этаких газетных шапчонках не могут они с Уорреном себя настоящими офицерами чувствовать, а другие ребята — солдатами; больно у них вид неинтересный. Ну что в них проку, в газетных треуголках, скажут ребята; станут их надевать да пофыркивать, а если и разорвут, чихать им на это; ну а чуть какая ссора, побросают их на землю и начнут орать: На кой они сдались, ваши паршивые шапчонки! Да если вы нам приплатите, мы их и то не наденем! Пускай даже они с Уорреном будут командиры, а другие ребята их станут слушать, все равно толку мало — не мо ;гут они взаправду считать себя солдатами и натянуть нос ребятам с тех улиц, что побогаче. Если мы вырядимся в треуголки из старой газеты, разве тем ребятам будет завидно? Они, если и остановятся поглядеть, так только зубы будут скалить и нос задирать. Нет, на улицы побогаче в этих паршивых шапчонках лучше и не соваться. В этих паршивых шапчонках лучше вообще не показываться — у солдат должен быть лихой вид, а получится один смех; люди станут гоготать и насмешничать: Гляньте‑ка, шагают бравые солдатики!

Эх, вот бы где раздобыть или стибрить цветной бумаги — совсем другое было бы дело. Пускай ее даже не хватит на всю треуголку — можно так здорово разукрасить газетную шапку, налепить полосы и звезды — красные, желтые, зеленые, черные; тогда уж фасоням с тех улиц, что побогаче, будет не до смешков, не до веселья: то‑то они глаза выпучат, у них слюнки от зависти потекут! Но вот уже сколько времени никак не раздобудешь хоть кусочек цветной бумаги. Бакалейщиков здесь — раз — два и обчелся, из них редко кто выставит за дверь ящик со всякими обертками, да и там цветная бумага попадается только случайно; а тут еще надо улучить минутку, когда бакалейщика нет поблизости — не любит он, чтоб ворошили его бумагу, и, если застукает кого из ребят за этим делом, сейчас же грозит позвать полицию, пускай даже в ящике одни обрывки и их все равно свезут на свалку.

Тут как‑то бакалейщик сцапал одного малыша, Кита Каррена, втащил его в лавку, загнал между ящиками и мешками и давай его трясти, а сам грозится, ругается: Ах ты, орет, голодранец паршивый, ах ты, хулиган окаянный, ах ты, воришка, подлые твои лапы, ах ты, мазурик поганый, и куда только твои отец с матерью смотрят, ты же у них безнадзорный бегаешь? ты, что, свой катехизис забыл, да? ты, что, позабыл свой долг перед ближним, да? держи лапы от чужого добра подальше, слышишь? не таскай, не воруй, не таскай, не воруй, слышишь? И тут один парнишка как крикнет в дверь: Да это вовсе не его катехизис, он не протестант, он вовсе католик! А на Дорсет — стрит грохочут конки, едут мимо повозки и фургоны, возницы покрикивают на лошадей: Но! Но! и окна в домах напротив вспыхивают — вообразили, видать, себя ясным солнышком, а малыш все вопит: Пустите, сэр, пустите, я больше не буду, никогда не буду, сэр, вот как бог свят — никогда больше не буду; а бакалейщик как схватит мальчонку за руку, как рванет ее вверх, да как трахнет костяшками о прилавок, а сам орет: Не воруй, не таскай, разбойник эдакий, обезьяна шкодливая, ко гда мимо моей лавки пойдешь, руки за спину прячь, и тут он как пихнет малыша, как наподдаст ему, тот так и покатился, потом прохромал мимо других ребятишек — их в дверях полно набилось — скрюченный в три погибели, да если б он был поблиясе и удар по нему со всей силой пришелся, тут бы ему и крышка, а ребята, прежде чем смыться, давай кричать в дверь лавки: Заткни свою шелудивую пасть, протестант вонючий! Тот бакалейщик не был протестантом, но ребята, наверно, решили — не иначе как он протестант, если так наподдал мальчонке — католику и так трахнул его костяшками о прилавок, что остались синяки.

Только этак мы, ребятишки, и можем раздобыть кусочек цветной бумаги. Дома где ее взять, и на улице нету, и в школе тоже — разве кто из бакалейщиков выставит за дверь ящик с обрывками. На роясдество в лавках столько всего цветного, но нам до этой красоты не дотянуться; глянешь одним глазком, когда идешь мимо, — хочется, да не про нас. Матери норовят побыстрей пробежать мимо лавок, где сейчас игрушек навалом, — сами стараются не глядеть на веселый цветной товар и мальцам своим не велят — ведь ни им, ни себе они ничего этого купить не могут, и надеяться нечего. Многие из ребят, когда их так вот гонят мимо весело пестрящей лавки, все‑таки ждут — может, придет Санта — Клаус и оставит им что‑нибудь яркое такое, блестящее, тогда у них и вправду будет счастливое рождество, а то о нем одни разговоры, брехня сплошная; да только тот гад в красном балахоне, Санта-Клаус этот самый, в переулки и не заходит, он по широким улицам разгуливает — от окошка к окошку, от трубы к трубе, ни одного дома с шикарными дверьми не пропустит, и каждому, кто там живет, дает цветную свечку, такую красивую! Тут как‑то рождество было совсем пустое, ребята потом ходили по улицам, и на ту музыку, на какую «Славься, славься! Аллилуйя» поют, распевали свою песенку, ее сочинил один мальчонку — у него в ногах паралич, и он с кровати не сходит:

Они с Рокки Уорреном прямо бесятся, когда учитель в воскресной школе начинает толковать про зависть — это слово такое из катехизиса: если, говорит, у другого мальчика костюмчик получше или ему на рождество подарили игрушку красивей вашей, то вы, ребята, не воображайте, будто и у вас непременно должно быть все такое же, как у него; а Рокки Уоррен ему и говорит — нам никогда на рождество игрушек не дарят, а учитель — хоть бы что, знай твердит: не надо, мол, плохо относиться к другому мальчику за то, что у него что‑то такое есть, чего у вас нету, вы не должны, мол, желать, чтобы он потерял это или сломал; даже если кто из ваших приятелей перед вами нос задирает, надо, мол, помнить свой долг перед ближним, нельзя иметь на него злобу или завидовать. Тут Уоррен зашептал: Да я бы такому нюхалку сплющил, безо всяких, а он, Джонни, старался его не слушать. А потом, когда они вышли из школы, Рокки Уоррен и говорит — да если кто из ребят вздумает передо мной фасонить, я ему так по сопелке двину, он потом всю неделю будет реветь и не вспомнит, поди, что ему дарили на рождество; и верно — если Рокки Уоррен кому врежет, это все равно что молния ударит.