Шон О'Кейси - Современная ирландская новелла

— Наверное, это было красиво! — сказала она с легкой завистью.

И, только поднимаясь к себе в спальню, он понял, что означал отцовский взгляд.

— Спокойной ночи, сынок, — сказала ему вдогонку мать. — Не забудь помолиться на ночь.

Так вот оно что: из‑за его приезда они не стали читать вечернюю молитву, а ждали, чтобы он сам про нее вспомнил. Ну как объяснить им, что в Англии это не принято? Правда, один раз в его первом общежитии, в Кемден — Тауне, двое ирландских парней как‑то, ко всеобщему смущению, бухнулись на колени возле своих кроватей и принялись молиться вслух по — ирландски. Англичане — католики не считают нужным обременять себя подобными формальностями. Но начни он объяснять все это, и они решат, что он совсем утратил веру. Нет, он приехал домой ненадолго, и лучше будет обойтись без религии и политики.

Он вошел в свою спальню — комнату наверху, окна которой смотрели на улицу. Тут все было как всегда: аккуратно отвернут уголок простыни, то же голубое пуховое одеяло, и даже под кроватью все тот же желтый ночной горшок. Над камином знакомое изображение богоматери — заступницы — худая мадонна обнимает задумчивого младенца, с пухлой ножки которого свисает башмачок. Напротив, над кроватью, викторианский коврик с изречением, которое вышила его бабушка еще девочкой: «Веселье — в труде».

В этой неизменности было что‑то пугающее, словно он увидел призрак самого себя — такого, каким он был в юности. За стеной ворочался на постели и взды хал отец. Переодевшись в пижаму, Питер опустился на колени около кровати. Может быть, отец услышит его шепот и поймет, что он означает. Потом прошелся по комнате, ища какую‑нибудь книгу или газету.

Отвергнув «Ежегодник Уолфа Тона» [37] Тон, Тиоболд Уолф (1763–1798) — выдающийся ирландский буржуазный революционер. и «С Богом на Амазонке», лежазшие на тумбочке, он обнаружил экземпляр «Ольстерского националиста», который, судя по следам сажи, был снят с каминной решетки, перед тем как на нее установили электрокамин, и с торжеством унес его в постель.

Передовица сдержанно, но негодующе обличала продолжающуюся в Северной Ирландии дискриминацию католиков при устройстве на работу или поисках квартиры. Приводились конкретные примеры, и, хотя ничего нового тут не было, Питер почувствовал, что в нем пробуждается гнев — так все это было бессмысленно и несправедливо. Он торопливо открыл страницу судебной хроники:

ООН В МУРХИЛЛЕ?

В среду в мурхиллском суде долго слушалось дело об оскорблении словом и действием.

Джеймс Маккенни, проживающий на Крейвеген-террас, показал, что мисс Филлис Мерфи вылила на него ведро воды, когда он проезжал на велосипеде мимо ее дома. В процессе дачи показаний он признал, что говорил с мисс Мерфи в резком тоне, но вовсе не угрожал «пришить ее», как утверждала она. Он признал также, что занял у мисс Мерфи пять шиллингов, «на лекарство от головной боли». Его поверенный мистер Джон Кеннеди сообщил суду, что его клиент — ветеран первой мировой войны и получает пенсию по инвалидности. Он действительно несколько раз сидел в тюрьме, но соседи о нем самого высокого мнения.

Ответчица, мисс Филлис Мерфи, заявила, что Джеймс Маккенни — «паразит», о чем все знают, а кроме того, он «позволял себе всякие выражения». Она отрицала, что облила его водой, и утверждала, что он «так набрался», что сам наехал на ведро. Она отрицала, что ею было сказано: «Посмотрю, как ты теперь посмеешься, оранжистская морда!»

В своем решении судья указал, что установить истину в данном случае трудно, но, по его мнению, виновны обе стороны, и он обязывает их соблюдать мир в течение года. Нельзя не пожалеть, добавил он, что в такое время, когда люди стремятся положить конец войне, объявив ее вне закона, между соседями нет лада. Уж на пригласить ли ему в Мурхилл Организацию Объединенных Наций? (Смех в зале.)

Питер Дуглас продолжал читать, ужасно развеселившись. Впервые с тех пор, как он приехал домой, у него стало легко на душе. Бросив газету на пол, он сладко зевнул и повернулся на бок. Где‑то внизу раздалось «ку — ку» — это били часы с кукушкой, которые он привез в подарок матери.

Потом он внезапно проснулся от какого‑то крика. Прислушался — в комнате отца тихо. Что‑нибудь с матерью? Нет, голос был громким, мужским. Он донесся снизу, с улицы, но кричали не перед их домом. Сев в постели, Питер повернулся к окну. Да, вот снова, теперь гораздо отчетливее, и в голосе слышно страдание:

— Бога ради, сэр, бога ради! Больно же!

Может, у кого‑то случился припадок и его переносят в машину «скорой помощи»? Или пожар? Питеру вспомнилась та давняя ночь, когда пожарные выносили из горящего дома старика Керолена и тот вопил как резаный, а на ногах у него дотлевали обрывки кальсон. Но к кому обращается этот человек на улице, кого он называет «сэр»?

— Бога ради, сэр, не трогайте меня.

Повсюду в домах зажигались лампы. В окне напротив возникла неясная женская фигура, закутанная в халат, — столь неприличное поведение в Мурхилле могли оправдать только чрезвычайные обстоятельства. Может быть, драка? И вдруг Питер Дуглас понял: это кого‑то избивают полицейские.

— О господи, не бейте меня больше!

Голос звучал пронзительно, умоляюще. Послышалось шарканье, звук удара й резкий треск — словно угодил в дерево камень. Отбросив одеяло, Питер подбежал к окну и высунулся наружу. В конце улицы он увидел группу людей — дюжие парни в плащах с капюшонами. Между ними, освещенный лучом фонарика, скорчился человек. В окнах мелькали тени — безмолвно, настороженно.

— Ну‑ка хватит орать! Вставай и пойдем в участок, — приказал раздраженный голос.

— Не могу, сэр, я еле жив. Помогите мне ради бога!

Голос продолжал умолять, но раздалась приглушенная команда, фонарик погас, и четыре темные фигуры сомкнулись над скрючившимся человеком. Неужели никто не вмешается? Ни один из тех, кто маячит в окнах? Питер Дуглас открыл было рот, но его опередили.

За спиной полицейских распахнулась дверь, и на мостовую упала широкая полоса света. Питер услышал резкий интеллигентный голос:

— Что вы, мерзавцы, делаете? Оставьте его в покое!

Один из полицейских обернулся и посветил фонариком прямо в лицо говорящему:

— Заткнись и не суйся не в свое дело, понял? Хочешь и сам попробовать?

Слова слились в неясное бормотание, затем дверь гневно захлопнулась. Четверо полицейских схватили свою жертву, повисшую между ними, словно мешок, и поволокли по улице к казармам. Крики смолкли, и слышны были только тяжелые шаги и глухие стоны. Открылась, потом закрылась дверь казармы, и наступила тишина. Огни в окнах начали гаснуть. Но Питер Дуглас еще долго с напряжением всматривался в темноту, пока не заболели глаза — очки он оставил на тумбочке. Когда он наконец снова лег, снизу донеслось: «ку — ку, ку — ку, ку — ку».