Эдуардо Бланко-Амор - Современная испанская повесть

— Сколько у вас денег? — спросил Шанчик. У меня‑то не было почти ни шиша: весь заработок я отдал Балаболке.

— У меня десять песо, и мы их спустим за милую душу сегодня же ночью, — сказал, ужасно важничая, Окурок.

— У меня четыре или пять… Но чтобы гулять дальше, этого хватит, и еще останется, — заявил Клешня.

— Я иду домой, то есть в материн дом, — сказал я, и это была чистая правда. Не было у меня никакого настроения и дальше валять дурака — достаточно мы уже сваляли.

— Ты, парень, в своем уме? Да после всего, что мы устроили, тебя первым делом будут искать у Балаболки или у матери. Ты что думаешь, — они дураки? — сказал Клешня. — Сейчас гуляем дальше, а завтра видно будет.

— Мне они ничего не повесят, и незачем им меня искать 5 ничего я такого не сделал и ни с кем в драку не лез.

— Да? А кто запустил лампой и поджег имение?

— Она у меня выскользнула из рук… И я не нарочно… Откуда же я знал, что оно так полыхнет, будто бомба взорвалась! И виноват я, что ли, что дрова были рядом? Иди ты…

Какое‑то время мы еще стояли и ругались, но шепотом — как бы кто не услышал, а ругаться шепотом — это все равно что не ругаться вовсе, и не было интереса продолжать. Поэтому когда и тот и другой мне растолковали, что влипли мы все одинаково, то мы подумали и решили, с вашего позволения, пойти по бабам. Хотя, скажем, Окурок от этой мысли в восторг не пришел и выставил условие: идти не в дом Ноно, а в дом Монфортины, не знаю уж почему…

Только в дом Монфортины нас не пустили: у них, дескать, были какие‑то заезжие иностранцы высокого пошиба, которые сняли дом целиком на всю ночь, вперед за все заплатили и приказали запереть дверь… Узнали мы об этом от знакомой девки по прозвищу Зад — назад, а она, пока рассказывала, держала верхнюю половинку двери открытой, а нижнюю — закрытой, как бы давая нам понять, что не пустит. А высунулась ответить только потому, что признала голос Клешни — его она очень уважала, да и не она одна. Наш Шанчик был мужчина хоть куда, и его в один голос расхваливали все шлюхи — так люди говорили. Вот Зад — назад и перегнулась из‑за двери — видно, не прочь была с нами минутку поболтать.

— Пресвятая дева, да как же это вы решились‑то шляться в таком виде и в такую погоду!.. Вот кабы не эти клиенты — дружки Монфортины…

— Что ты там делаешь? — проворчал кто‑то за ее спиной, и появилась самолично Гнида, высунув свою жирную морду и багровый нос — сразу видать обжору и пьяницу!

— Ты глянь только, какие чучела огородные! Вот пришли, вместе с Шанчиком — Клешней…

— С кем пришли, с тем и уйдут, ну‑ка закрывай дверь!.. Сегодня день для клиентов поприличней. Закрывай, и кончен бал, — процедила сквозь зубы Гнида — она ведь ходит в подручных у Монфортины, как вы, конечно, знаете…

— Ой, простите, я вас не хотел оскорбить, но здесь это знают все до единого, и даже людям приличным прекрасно известно все, что происходит, простите, в домах у шлюх, словно и они тоже — люди приличные… Но ведь в таких маленьких городках, как у нас…

— Да — да, конечно. Так вот, говоря по существу дела: Клешня сказал ей, чтобы не была дурой и если надо чего сказать, то незачем морозить людей на улице. Но Гнида, баба бедовая, ничуть его не испугалась и вылезла в проем чуть ли не всей тушей — вся такая, знаете, черная, да мордастая, да с усиками — и как заорет на всю улицу:

— Пошли вон отсюда, лодыри, развратники, или сейчас жердину возьму! Вы что себе думаете, что я вас по — мужски шугануть не могу? — И тут же ввалилась обратно, заметив, что Окурок вот — вот в нее вцепится.

— Идите уж, — сказала нам Зад — назад, более дружелюбным тоном, — а то пройдут сейчас фонарщики с городовым…

— А нам‑то что за дело до фонарщиков с городовым? — сказал я ей, чтобы продолжить разговор, а еще затем, чтобы узнать, не было ли им еще чего известно о моих дружках. Я уже кое‑что подозревал…

— Ах вы ж проклятые!.. — голосила тем временем Гнида. — Закрывай дверь, ты, Зад — назад! И кто их только сюда послал, чтоб ему провалиться, ведь еще втянут нас в историю! Какого дьявола ты открыла, сука? Пошла вон отсюда!..

— Ну, теперь‑то мы войдем, хоть ты тресни! — взревел Клешня, просовывая плечо между створками и упершись коленями в нижнюю половину двери.

— Катитесь вы отсюда, оборванцы несчастные, или все у меня будете в участке!..

Я оттащил Клешню в сторону и сказал Гниде совершенно спокойно, чтобы она не вопила хоть при фонарщиках — а они были уже близко.

— Ну что уж ты так‑то, тетя?.. Надо же по — человечески… Мы — ребята молодые, сегодня гуляем, в кармане деньга завелась, надо ее потратить… И нехорошо, знаешь, если у тебя дом занят, начинать тут говорить о городовых и об участке, будто мы бродяги какие пришлые или карманники…

— Ах, чтоб тебя, ты еще откуда такой вылез? А, я тебя знаю: ты — Балаболкип хахаль… И увязался с этими? Ты что, не знаешь, что этот вот, — и она махнула рукой в сторону Клешни, — вчера человека до смерти убил в трактире Репейника? Не знаешь, нет? Так я тебе расскажу…

И, пользуясь тем, что мы замерли на миг, ошарашенные этой новостью, они захлопнули дверь и накинули шкворень. И тут в нас полетели бутылки с верхнего этажа, и в тот же момент мы услышали громкий перестук деревянных башмаков по мостовой и увидели, как к иам бежит Фермии, старый фонарщик, тыча в нашу сторону длинной палкой с горящей паклей на конце, а сам оп в соломенной накидке был похож на привидение, явившееся с того света по нашу душу. За ним, тяжело отдуваясь, бежал полицейский — судя по росту, это был Сардина. И бежал он враскорячку, как всегда, — из‑за подагры; его даже мальчишки дразнят — только чтобы увидеть, как он побежит.

— Держи, хватай! — вопили они благим матом. Бежали‑то они, конечно, на звон разбивавшихся бутылок, а нас самих заметили в последний момент. Раскрывались с треском окна соседних домов, где уже привыкли к таким представлениям, а тут еще Мария дос Асидентес выскочила в простыне из своей полуразвалившейся халупы, стена в стену с домом Монфортины, и завопила дурным голосом:

— Спасите, люди, убивают!.. Караул! Карау — у-ул! — Надо вам знать, что шлюхи ей платят — или просто кормят ее — за то, что она своим дурацким криком помогает нм разгонять неподходящих клиентов, когда те слишком нахально лезут в дом. И эта проклятая баба ломала свою комедию лучше некуда.

Нас оттуда как ветром сдуло, тем более что Фермин и Сардина были уже в двух шагах. Когда мы добежали до переулка Пена — Вишия, Клешня скомандовал:

— А теперь надо разделиться! Если увидят нас троих вместе, то сразу догадаются, кто такие. Уматывайте каждый своим путем. А попозже встретимся в доме Нонб. Входите без стука со стороны ворот Святой Троицы — там черный ход, из пего проходишь в кухню… И смотрите мне, не пропадайте…