Ирина Ратушинская - Одесситы

— Я немножечко заснул,

С-под меня украли стул.

Мне поляк заехал в рыло,

Говорит, что так и было,-

распевал сапожников мальчишка, и двор хохотал. Неизвестно, кто сочинил эту песенку, но к вечеру ее уже пели во всех зонах, добавляя все новые куплеты. Французские броненосцы стояли на рейде. Черные зуавы в пестрых чалмах забавляли горожан своим необычным видом. Хороши были и греческие патрули, со всадниками на осликах. Петлюровцы, разгулявшиеся было после ухода немцев, уже ушли. Но и те три недели, что они гуляли, все еще вспоминали в городе, особенно владельцы ювелирных магазинов. До обещанного петлюровцами еврейского погрома, однако, не дошло: еврейские кварталы были под защитой воров. И сам лично Беня Крик, по слухам, приказал своим мальчикам охранять Молдаванку от насилий. Грабежи по тому времени насилием не считались — если, конечно, жертва не лезла на рожон. Избаловавшиеся бандиты грабили вежливо, с прибауточками и разговорами «за погоду». Они даже позволяли себе благородство: когда весь город прошлым летом затрясло непонятными взрывами, чуть не два дня многие квартиры оставались брошенными, распахнутыми настежь — а разве из них что пропало? Ни в коем разе: у молдаванских мальчиков была своя этика. Из квартир пропадало или раньше, или позже — но не во время же такого несчастья! Большевики ушли в подполье, но не слишком скрывались. До известной степени они были самыми законопослушными гражданами: у каждого товарища был пропуск в любую зону. Лучший специалист по подделке документов, легендарный дядя Жора из Ростова, не зря трудился на Разумовской улице.

Яков был в то время при товарище Ласточкине, и какую же великолепную операцию удалось провести на французских кораблях! Конечно, не без помощи товарища Жанны, француженки же. Но листовку — воззвание к жителям Одессы от первой до последней строки сочинил сам Яков, и товарищ Ласточкин похвалил, и утвердил без изменений. План был талантлив и прост: распропагандировать французов, среди них есть сочувствующие. Одновременно поднять сознательных рабочих. И тогда, имея поддержку с моря, снова взять власть в городе, а наши уж на подходе, и поддержат с северо-запада. Это было бы почище, чем взрыв склада артиллерийских снарядов в прошлом августе: на шесть с половиной тысяч вагонов наказали украинско-немецкую Директорию. Ах, какая была канонада: весь город колыхнуло! К сожалению, кое-где завалились катакомбные ходы, но немцы остались без боеприпасов. Жаль, не успели тогда: только немцы откатились — вперлась Антанта.

Но теперь, еще не успело запахнуть весной, еще догуливал по обледенелым улицам норд-ост — все было готово: начинать. В который раз. Но только один раз и нужна удача. Какое солнце было в этот день! И взвился красный флаг на «Мирабо» — это было видно с бульвара всему городу. Давайте, господа французы, дожмите там! Все ведь у вас в руках, так будьте же солидарны!

Но нет, сами же французы усмирили своих, и дальше «Мирабо» не пошло. Яков рвал и метал, а товарищ Ласточкин посмеивался:

— Эх, молодость! Вам бы все победы с оркестрами. А не видите, что мы уже победили. Французам сейчас будет не до нас, вот посмотрите.

И правда, наутро французы победно конвоировали своих же по Военному спуску: там было арестное помещение для восставших. А еще через неделю по Одессе поползли слухи, что французы вот-вот уйдут с рейда. Говорили еще, что городу подходит красный атаман Григорьев.

— Уходят! Французы уходят, точно!

Максим, принесший известие, старался держаться спокойно, но видно было, как он возбужден.

— Мама и папа, послушайте меня. Это безумие — оставаться тут под красными. Собираемся быстро — самое необходимое. На французские суда нужны пропуски, но я уже договорился. Добровольческой армии и их семьям места будут.

— А кто ж у нас, Максимка, в Добровольческой армии? — спросила мать, качая головой.

— Я, мама. Извини, я раньше не говорил, но я давно решил. И меня взяли. Немногие присоединяются к армии в трудную минуту. Я пробился лично к генералу Тумановскому, я говорил… И… и тут нечего обсуждать. Сегодня вечером надо быть на месте.

— Ты, Максим, давно уже решил, а нам даже подумать не даешь? — рассердился Иван Александрович. — Может быть, ты и прав, но позволь тебе напомнить, что старший Петров — пока все-таки я. Марина будет через час. Изволь сбегать к Тесленкам, если не хочешь терять времени, и пусть они придут. Мы — одна семья, вместе и решать.

Это был необычный семейный совет. Все понимали, что как решится их судьба сейчас — так уж и будет: не изменить, не передумать. Восемь человек — шутка ли? Нет, девять: не бросать же Дашу. Мутно-розовый закат бросал пыльные лучи в гостиную Петровых. Чай в стаканах казался от этого совсем красным. Олег катал под столом пустые катушки. Взрослые смотрели друг на друга. Молчали, и хотелось всем продлить это молчание, не крушить все сейчас, так внезапно. Но решать надо было, и хрупкая иллюзия защищенности — продлись она — могла бы стать опасной.

Вот, дорогие мои, Максим высказался. Прошу теперь каждого сказать, что он думает, — проговорил Иван Александрович, сидя очень прямо, с деревянной спиной. Марина с мольбой взглянула на отца: хоть бы взглядом, хоть бы намеком обозначил свое мнение! Но, она понимала, он будет говорить последним. А Марине, значит — рисковать сказать не то, что папа хотел бы услышать. Она обернулась к матери, но и та смотрела на мужа точь-в-точь, как сама Марина: со страхом сделать непоправимое не то.

Зато у Анны этого страха не было. И сомнений тоже. Она — мать и жена. Она знает, как поступить, и никто ей не указ.

— Спасибо, Максим, милый, и вы, Иван Александрович, что подумали о нас. Это самое лучшее — уехать сейчас, пока есть возможность. Но у меня с мальчиком такой возможности нет. Я эти переезды с ребенком уже пробовала, и сына губить не хочу. Один раз Бог миловал — и это уже чудо. И, кроме того, я обещала Павлу ждать его в Одессе. И знаю, сколько семей растеряли друг друга навсегда. Я верю, что муж жив, и он найдет меня здесь, когда бы ни приехал. И должен же кто-то оставаться на месте, чтобы потом всем найти друг друга.

Она смутилась: последняя фраза звучала как-то высокопарно, и вообще — почему вдруг она выскочила вперед?

— Извините… добавила она, совсем покраснев.

— Ну что ж, — погладил усы старый Тесленко. Ты, доченька, правильно рассудила, а только что мы будем делать, если большевики и вправду утвердятся? Ты же у нас офицерская жена, прими во внимание. Мы-то с мамой все равно будем тут: а вдруг Антось найдется? Так что и Павла сможем к тебе направить, когда появится.

Марина, полуоткрыв рот, слушала, как возникают новые осложнения вопроса, казавшегося таким простым. Она-то понимала, что Максим прав. Красные — они же просто сумасшедшие, никого в живых не оставят. Но какое она имеет право спорить с Анной? Это же она мать Олежеку, и войну она прошла, и через всю революцию из Питера добиралась. А у нее, Марины — какой опыт? Никакого вовсе, она и не жила еще!