Ирина Ратушинская - Одесситы

Яков не представлял, как он это устроит. Внести его в вагон — так все сразу догадаются, и что тогда будет? А тогда Яков пришибет первого, кто только вякнет. До Одессы он ребенка довезет, а там видно будет.

Он поаккуратнее перехватил невесомый сверток и вошел в купе. Три лица поднялись ему навстречу. Он раньше не разглядел этих лиц. После Киева не было никакого желания балагурить с попутчиками. Женщина, молодая, в горжетке. Пожилой, с тараканьими усиками, на вид бухгалтер. Толстая бабеха с растопыренными коленями, этакая сырная рожа. Жрала только что, и с колен еще крошки не стряхнула. У всех рты буквой «О», и глаза вопросительные. Ну, кто первый?

Бабеха всплеснула руками и боком выкатилась в коридор. К этому Яков не был готов: надо было ее прихватить и не выпускать до самой Одессы? И вообще никого не выпускать из купе? Или что было делать? Побежала ведь, сука, ябедничать. Что сейчас? Прибегут проводники, повяжут, сдадут в милицию? А он закон не нарушает. На ребенка паспорт не положен. Так метрика положена. И положено было этому ребенку сдохнуть у обвисшей тряпкой груди — так какое право он имеет вмешиваться? А вот я вам сейчас покажу право!

Тут баба вернулась и молча пихнула Якову пузырек с молоком. Она зажимала горлышко большим пальцем, а Яков не сообразил, и молоко плеснуло на стыке ему на штаны. Баба, похоже, немая, только глаза завела и отобрала пузырек обратно. Она выудила из своих обширных боков какую-то тряпку, ловко ее свернула, заткнула горлышко так, что конец тряпки торчал конусом, и сунула туда, в рыбий ротик. Младенец чихнул и попробовал отплюнуться, но она повозила пальцем по бархатистой щечке, и ротик нерешительно чмокнул.

Молодая, в горжетке, не меняя испуганного выражения, порылась а баульчике и выудила пару полотенец. Усатый таракан-бухгалтер, услышав шаги проводника, засвистел дурацкий мотивчик и встал в дверях, сунув руки в карманы. Он мечтательно смотрел в окно, загораживая шевиотовой спиной узкую купейную дверь. Никто ничего не говорил, очень тихие попались Якову попутчики. Только радио играло, и играло громко. Его нельзя было выключить в купе, и это Якова всегда раздражало в поездах. Но теперь пришлось кстати.

Под песню «На позицию девушка провожала бойца» ребенка накормили, а под хоровое пионерское пение перепеленали. У него оказался незаживший еще пупок. День, два — от силы. Младенец дохленько пошевелил пяточками, и молодая в горжетке, недолго думая, чмокнула эти пяточки по очереди, как Муся чмокала Семена. Только эта не приговаривала: «Скорей на ножки становись!»

По дороге младенца дважды прошиб понос: коровье молоко так действует, что ли? К Одессе все остались без полотенец и носовых платков. Но лукавые попутчики улыбались и перемигивались, а бухгалтер все норовил сделать новорожденному «козу».

Яков добрался домой без приключений. Ребенок, запеленатый вполне прилично, не привлек ничьего внимания, только что над Яковом подшутили в трамвае: кормящий папаша, что ли? Все еще согретый нелегальной добротой своих соседей по купе, Яков шел по Коблевской, теперь Подбельского, тихий и кроткий. Уже стемнело, и в две цепочки, разом вспыхнули в лиловом вечере желтые фонари.

— Ша-аа, ша-аа, — приговаривал Яков захныкавшему свертку. И, уже войдя в подъезд, услышал режущий крик. У Якова вспотели руки: кричали из его окна. Муся, Муся, деточка! Он пробежал оставшиеся несколько шагов и дергающейся рукой выудил ключ из противоположного кармана. Позабыв чемодан у двери, но ухитрившись не уронить сверток, он влетел в квартиру как раз когда крик замер. Рахиль и Рита, жена Бори-сапожника, копошились у Мусиной постели. Яков увидел ее запрокинутую голову, с выпершими от натуги жилами на шее. Рита подняла за ножки что-то серое и неподвижное и дала звонкого шлепка по игрушечным ягодицам. Существо, больше всего похожее на выпотрошенного зайца, дернулось и заорало. Хорошо заорало, звонко.

— А, вот и хозяин пришел, — засмеялась Рита. — С доченькой вас, Яков Исакыч!

Лицо Муси медленно принимало обычный цвет, и Яков поцеловал ее в мокрый висок.

— Не дождалась, — слабо улыбнулась она. — Так прихватило — сразу. Дайте мне ее!

Рита положила ребенка на ее опавший живот и завозилась так ловко и умело, что Яков перестал волноваться. Все было кончено за полчаса, и упеленатая девочка уже лежала у Мусиной разбухшей груди. Рахиль вышла проводить Риту, все причитая благодарности, и потом повторила еще и Боре, какая у него золотая жена. Заодно разбудила и забрала девятилетнего Семена, которого сплавили к Боре же, когда началось.

— Сема, смотри, сестричка! — подвела она к кровати веснущатого мальчишку в пионерском галстуке, с заспанной розовой щекой.

— Которая? — резонно спросил Сема.

Рахиль не поверила глазам, но Муся держала в охапке два свертка, с совершенно одинаковой черненькой влажной шерсткой на головах.

— Что ж вы, мама, ушли с Ритой, дела не кончив? — усмехнулся Яков. — И сколько можно пропадать? Пока ты ходила, еще и мальчик вылез!

Ошеломленная Рахиль только взялась за голову. На минуту ей почудился подвох, но какой может быть подвох, если две мордочки — а не одна, сколько ни протирай глаза — слабо шевелятся, неумело тычась в коричневые Мусины соски.

— Бедная девочка, — заголосила она, и взялась было распеленывать второе приобретение, но Муся легонько ее отстранила:

— Погодите, мама, пускай пососут.

Вызванный врач пришел только к полудню следующего дня и зарегистрировал рождение близнецов, мальчика и девочки. Мальчик меньше, но это неудивительно, раз он шел вторым. Семен хвастался всем в школе, что у него и брат, и сестричка — Петрик и Маня. Яков ходил на работу с красными от недосыпания глазами: если не орало одно сокровище, то голосило второе. Похоже было, что эта парочка поддерживала крик, как римские весталки — огонь. Однако молока у Муси хватало, а бессонные ночи можно было отнести к разряду семейных радостей. Самое смешное было, что дети и впрямь оказались похожи: кареглазые, черноволосые, с остренькими носиками. Такими бывают и евреи, и украинцы. Что ж, тем легче было хранить тайну. Яков и Муся пообещали друг другу, что дети никогда ничего не узнают. И только тридцать с лишним лет спустя это обещание было нарушено.

Олег Петров задержался в авиамодельном кружке. Ван Саныч достал настоящую планерную резину — приобретение, цены которого непосвященным не понять. Разумеется, на всех ее не хватало. Стало быть — только тем, кого кружок выдвинет на областное соревнование. И пошел пересмотр всего дела. И Олега, с его везением, конечно, удвинули в запас. Это несмотря на то, что сам Ван Саныч еще неделю назад говорил, что его модель — чуть не лучшая. Теперь он остался и без резины, и без малейшего шанса на славу. То есть крошечный шанс был: что у кого-нибудь из команды вдруг забарахлит его произведение, и тогда пустят запасного. Но Олег, в ожесточении, отметал этот шанс, чтоб не смазать обиды.