Леонид Пасенюк - Съешьте сердце кита

Роберт Николаевич деловито поплевал на стекло маски, чтобы не запотевало в воде, как то советовали знающие люди, слегка затем ополоснул.

— Я, пожалуй, мало-мало еще порезвлюсь… Глядя, как легко он пошел сразу от берега

вплавь, Генка решил уточнить для ясности:

— Он действительно писатель, ваш Роберт Николаевич?

Нил назвал его фамилию. Генка протяжно свистнул.

— Да я же читал его книги! Он все о путешествиях, о знаменитых мореплавателях пишет.

— Да. Я тоже кое-что читал. В последней книге у него что-то о Беринге, о Джемсе Куке.

— Ага. Здорово, правда?

— Ничего, ничего… — Нил в некотором сомнении вздернул порыжевшие на солнце брови. Только мне кажется, что Джемса Кука он из каких-то непонятных соображений приукрашивает. Помнишь, как у него описана сцена убийства Куке туземцами Сандвичевых островов?

Генка кивнул.

— Видишь ли, в чем дело… Марк Твен совсем по-другому освещает этот эпизод, дает ему другое звучание. Он винит в смерти Кука самого Кука, и весьма доказательно. Ведь как было дело? Туземцы повсеместно встречали Кука очень хорошо, заваливали его корабли грудами продовольствия. Почему-то они принимали его за своего весьма почитаемого бога Лоно, который в незапамятные времена куда-то запропал. Кук же вместо благодарности издевался над ними, помыкал, как рабами. Ну, расправа была страшной. Его мясо соскоблили с костей и бросили в огонь. Сердце подвесили в одной туземной хижине, а детишки, обнаружив его и посчитав за собачье, съели. Такого рода подробностей у Марка Твена много, но главное — его беспристрастность в оценке событий. Роберт же Николаевич вдруг начинает винить в случившейся трагедии туземцев, а Джемса Кука изображает этаким страстотерпцем. Что-то у Роберта Николаевича не соблюдено, какие-то, понимаешь ты, Генка, пропорции…

Генка внимательно слушал Нила. Книгу Роберта Николаевича он читал с интересом. Он боготворил Джемса Кука, и ему пришлось по душе именно такое толкование причин беды, постигшей великого мореплавателя. Конечно, следует прочитать Марка Твена, но и Марк Твен может ошибаться!

Нил осторожно заметил:

— Я не хочу навязывать тебе какого-то превратного о Роберте Николаевиче мнения. Он очень даже приятный, обязательный человек. И как будто спортсмен. Я познакомился с ним сразу, как только он сошел с катера.

Генка молча жевал помидор, макая его в морскую воду. Нил тоже извлек из свертка помидор.

— Но, видишь ли, все-таки не могу удержаться от замечания. Прежде чем что-то сказать о Куке, Марк Твен побывал на Гавайских островах и узнал, что такое эти самые туземцы. Уверен, что ни на каких таких островах Роберт Николаевич не был.

Рассудительно и как-то устало Генка возразил:

— Не очень-то побываешь на Гавайских островах, даже если захочешь. На Гаваях американские базы теперь.

Нил поднял руки.

— Ну, если базы, сдаюсь. — Он крикнул вылезающему из воды Роберту Николаевичу: — Как вы насчет того, чтобы пройтись по берегу? Тут есть живописные уголки.

— Я готов, — сказал Роберт Николаевич, выпутывая из волос ремешок маски. — А вам не кажется, что похолодало? И видимости в воде поубавилось, а?..

— Да, — согласился Генка. — Но там, куда мы пойдем, видимость будет. Здесь мергели растворяются, плывешь, как в жидкой известке.

С места в карьер Нил и Роберт Николаевич затеяли сложный спор о нашумевшем романе. Генка тоже читал этот роман, но до спора еще не дорос: жидковато было с аргументами, да и позиция не определилась.

Его занимало другое: приросшие крошечными домиками к мергелям рачки-балянусы, и подвижные пателлы, прикрытые сверху миниатюрными щитками, и выброшенные прибоем пористые губки. Генка даже наткнулся в песке на рака-отшельника диогена , самочинно оккупировавшего раковину какого-то моллюска: вход в свое жилище он грозно защищал крепкой левой клешней, более развитой, чем правая.

— Это диоген? — усмехнулся Роберт Николаевич. — Что ж, ему в его «бочке» только фонаря не хватает. Тоже философ — в масштабах своей раковины.

— Все мы философы в известных пределах, — глубокомысленно заключил Нил.

Погибающий от жажды Генка стал на четвереньки и принялся осторожно хлебать морской рассол.

— Исключая меня, — сказал он, вытирая рукавом губы.

— Исключая тебя, — согласился Нил. — Мышление у тебя узко практическое. Ты не философ. Ты Бомбар. Аллен Бомбар. Ты скоро научишься глотать сырую рыбу, причем не разжевывая.

Генка даже не усмехнулся.

— Хотел бы я быть Бомбаром, — сказал он задумчиво. — А морскую воду пить можно. Сначала покажется горьковатой, но зато потом полное утоление жажды.

В бухточке, окруженной выходами крепких древних пород, Генка оживился и вполголоса затянул песенку об отважном капитане. Зеленоватые валы с грохотом накатывали на берег, в них, как в стеклянных игрушках, которыми торгуют местные кустари, вздымались дыбом космы водорослей и сразу же опадали. Вода выглядела прозрачной. Но вот Генка приумолк: он заметил невдалеке от облюбованного им грота девчонок в пестрых купальных костюмах. Девчонки походили на нимф-нереид, вынырнувших из глубин морских, чтобы погреться на солнышке и подразнить мраморных крабов.

— Отойдем подальше, — насупился он. — А то вон эти… все равно помешают…

— Почему? — благодушно спросил Нил. — С этими девчурками даже интересней.

Генка недовольно отвернулся. Вечно этот Нил…

Да, он был благороден, как Дон-Кихот, бескорыстен, как Дон-Кихот, и нескладен, как Дон-Кихот. И, как Дон-Кихот, он был наивен. Мог бы, кажется, уразуметь, что для Генки охота — священнодействие, она не терпит постороннего глаза. Либо охота, либо флирт… Кстати сказать, если для Нила девчонки вписывались в окружающий пейзаж, как пастушки в картине художника восемнадцатого века, если для Нила природа без этих модернизированных «пастушек» в полосатых купальниках выглядела бедной, то, на взгляд Генки, визгливые девчонки только вносили диссонанс в гармонию простирающихся перед ними стихий.

Деликатный Нил впадал иногда в душевную близорукость. Наметанным глазом человека, привыкшего разбираться в людях, Роберт Николаевич с сожалением это отметил. Он полностью разделял точку зрения Генки. Он сказал:

— Генка, разумеется, прав. Вон там, на той стороне бухты, есть более подходящее местечко. Там и поохотимся.

Генка и Роберт Николаевич разделись и одновременно вошли в воду. Они поплыли туда, где заросли цистозиры ослабевали и уже можно было заметить кое-где хрупкие рожки водоросли кодиум и похожую на листья салата съедобную ульву.

В подсвеченной жиденьким солнцем голубовато-белесой воде вспыхивали, как противорадарные блестки, морские караси — ласкири.