Владимир Мальцев - О том, что сильнее нас

Пошли смотреть фотографии и новую технику. Ленка ходила отдельно, в сопровождении Ники. Смотрела молча. Ника её ехидно спрашивала, а где её большой чемодан, почему она без него пришла? А зачем тогда пришла? По конкретному делу? Нет. Просто так? Опять нет. А зачем? Молчание…

Поужинали. Опять в курилку. Повёл Ленку показать на компьютере ненапечатанные фотографии из последнего. Немного показал. Ленка выглядела настолько странно, да и разговор всё не заводила, так что ушёл и попросил Нику меня подменить. Вдруг разговорит? Ника ей попоказывала немного. На разговор всё равно не тянулось. Улыбка до ушей и прострация. Вдруг до Ленки дошло, что Ника ей свои карточки показывает.

– А где Володины?

– А ищи их сама.

И Ника, закрыв на экране все окна, тоже отбыла в курилку, оставив Ленку перед пустым монитором. Объяснив мне, что странный у Ленки голос. Без эмоций вообще. Неприятно. Обычно она, услышав у дамы подобный голос, старается с ней больше не общаться.

Пожалуй, окольные пути исчерпаны. Надо в лоб.

– Лена, а вот теперь честно — зачем пришла? Говоришь, что без дела, но не просто так. И как эти два утверждения сочетаются?

– Да, без конкретного дела… И не просто так.

– Ругаться никак?

– Да ты что? Я — никогда в жизни не собиралась с тобой ругаться. И никогда не буду. Что бы ни произошло.

– А тогда — зачем?

– Ну ты же сам прекрасно всё понимаешь. Я — в глубокой жопе. Я с самого начала была в этой жопе. Я понимала это с первой минуты. Я сотни раз пыталась вырваться, но так и не смогла. И с каждым разом это становится труднее и труднее. Вот я и пришла.

– Но ты понимаешь, что одно слово лжи — и я тебя выгоню, причём насовсем?

– Если бы я собиралась врать, не было бы мне смысла сюда приходить. Я тогда ещё, сразу после твоего жёсткого письма, — дала себе зарок остановиться. Не врать больше никогда и никому. Ни в одной мелочи. Я даже Мише перестала врать. Он даже знает, что я здесь.

Ленку несло. Мне помаленьку становилось жутко. Она рассказывала страшные вещи. Как мало-помалу разрушалось всё то, чем она жила. Терялись любые надежды. Как Миша с самого начала врал ей всегда и во всём, по поводу и без повода. Как он предавал её на каждом шагу. Что она его никогда не любила и не любит, а любила только меня. И всё это — с улыбкой до ушей и, действительно, абсолютно ровным и абсолютно лишённым эмоций голосом. Мне становилось откровенно не по себе. Под воздействием спиртного она обычно совсем другая. А наркотики — я опять готов прозакладывать голову, что сейчас их нет. Когда угодно, но в данный момент чисто. Но ведь такого — не может быть!

– Лена, но как? Почему?

– Просто я всегда была гораздо слабее, чем ты обо мне думал. Я просто сдалась.

– А помощи попросить?

– Я не могла сюда прийти после случившегося. И ещё — я не могла войти в этот дом, пока волосы хоть сколько-то не отрастут.

– Приходить — не обязательно. Одно письмо, один звонок — и я бы через час тебя куда угодно отвёз и обустроил бы там.

– Знаю. Я предала тебя. Я не могла предать ещё и его.

– Почему? Он же испоганил тебе всю жизнь? Он же — мразь самая последняя?

– Да. Знаю. Он именно такой человек. Но каждый раз, когда я совсем собиралась уйти, — он как-то добивался, что мне его становилось очень жалко.

– Наркотики?

– О наркотиках — разговор отдельный и долгий. Не сейчас. Нет. Он не наркоман.

– Но у него же все его вирши пропитаны темой наркотиков и очевидно написаны под дурью?

– Да. Стихи совершенно бессмысленные. Да, тема наркотиков там есть. Но это — абстрактно. Он сам их не употребляет и даже боится. Я сама ему траву предлагала, но он курить не стал.

– Но ведь я же сам видел очевидную картину винта у тебя и у него, да и Аня унюхала?

– Всё можно понять не так, всё можно перепутать.

– Бр-р-р-р-р-р-р. А ты не допускаешь, что он тебе подливал? Вспомни, как он тогда визжал, что я тебя опоил? Кто громче всех орёт «держи вора», не сам ли вор?

– Нет, не допускаю.

– И всё же. При том что ты сейчас рассказала — ты должна его лютой ненавистью ненавидеть?

– Володь, я не умею ненавидеть. Беда это моя. Я только любить умею и жалеть.

– Так ты что — его всё же любишь?

– Ты лучше меня знаешь, что нет. Не было этого, нет и не будет. Только жалость.

Блок стоял на трёх темах — матушка, наркотики, а также кто и зачем Мишу подсунул. На сознательную ложь не похоже. Опять смахивает то ли на гипнотический, то ли на самогипнотический блок с искренней верой в то, что говорит. Проверял на мелочах, даже скользких, — ни разу на лжи не поймал. Кроме одного момента.

– Лен, а вот ты говоришь, что Миша и с братом, и с матерью почти перестал контактировать. Ни на одной работе он не выдерживает испытательного срока, выгоняют. Это я знаю и без тебя. То, что у тебя учеников осталось мало, а новых ты не ищешь, — я тоже знаю. Прости, но на что вы сейчас живёте-то?

– Да так. Но Миша сейчас работает, нашёл новую работу. Я там была, спрашивала его начальство. Кажется, они им довольны.

– Врёшь ведь?

Молчание.

Ладно, одну ложь — можно сделать вид, что не заметил. Остальное — намного честнее ожиданий. Поднял тему моих впечатлений о гипнозе и о памяти — получалось, что Ленка то одно помнит блестяще, а другого не помнит, то строго наоборот… Может быть, стоит психиатру показаться? Я могу хороших найти.

– Да знаю я, что с психикой у меня швах. Посмотрим. Вот если вырвусь, вот тогда и продолжим эту тему, а сейчас не время ещё.

Про отчима рассказала. Что он, по её мнению, — хороший человек, только глуповатый и слишком эмоциональный, она с ним иногда даже водку пьёт. Что Миша ему мозги запудрил, да и лицо моё ему не понравилось, вот он в это и полез тогда.

– Лен, а ты ему рассказала, в каком дерьме он участвовал-то?

– Неа, я маме рассказала, хватит. Может быть, она ему передала, может быть — нет…

– Лен, но ведь если человек сделал говно — одно из двух ведь нужно, либо наказать, либо рассказать, и предоставить возможность исправить, разве нет? Если он, как ты говоришь, человек хороший — то ему ведь обязательно надо рассказать?

– Не знаю, это уж пусть мама…

Ленка — расплывалась от счастья, что наконец попала в эту квартиру. Улыбка вообще не сходила с её губ, глаза сияли тем самым старым светом. И всё же… Наконец, понял, чтό именно всё же. Я лез из кожи вон, пытаясь то на одном интересном остановить её внимание, то на другом… Фотография, музыка, путешествия… Опять же, кроме единственного момента — у неё ни разу не дрогнуло ничего. Ни губы, ни глаз, ни голос. Выслушала, сказала, что у неё ничего уже не получается, поэтому она и говорить не хочет, — и смена темы. А вот тот единственный момент…

– Лен, а мы вот на Пинегу собрались.

– Я тоже хочу…