Владимир Мальцев - О том, что сильнее нас

Маша же довольно долго держалась на горизонте, впрочем, речь о том впереди. Но о Железных Воротах и слышать больше не хотела. Поразительная выдержка, которую она продемонстрировала на месте, дала изрядный откат. К слову, о выдержке — до чего же поразительна бывает подоплёка поведения людей! На чём держался я, уже написано, но напомню. На страхе перед последствиями и на чувстве ответственности перед молодняком. Да и то скорее не держался, а просто делал хорошую мину при плохой игре. Машка — как выяснилось, мгновенно сообразила, что раз я не паникую, то вполне достаточно будет самой не паниковать. А для того, чтобы оно было возможно, — в течение обратного пути не отходить от меня более чем на три метра. Вот и вся хитрость. А внутри она трусила ничуть не меньше, чем я. И ничуть не меньше, чем ребята, которые половину дороги до избушки, собственно, пока силы были, прыгали вокруг, оглашая лес воплями от испуганных до просто диких, долженствующих поспособствовать самоутверждению пред лицом. На чём Максим и сломался в итоге. А возможно, и Алексей на том же. Не по причине виденного или слышанного. По причине гораздо более прозаической. Просто по пути на Пинегу — Максим был Машкиным кавалером. Но ещё в поезде они поссорились, и дальше Маша была сама по себе. Алексей — тоже давно на неё зубы точил, но здесь сдерживался, понимал, что в замкнутой компании и в столь неоднозначном раскладе любые активные действия безнадёжно испортят психологическую обстановку. К слову — и я из тех же соображений никакой активности не проявлял, хотя развратник тот ещё. Так вот, глубоко подозреваю, что надлом произошёл, когда ребята осознали, что Машка вела себя спокойно и достойно, а они — прыгали вокруг как те зайцы и вопили как те ослы. Просто от некоторой потери лица. Примерно так.

А сам я — семь лет подряд держался от Пинеги как можно дальше, да и по пещерам практически перестал ходить. Не то чтобы со страху… Скорее — из уверенности, что ничего интересного всё равно не получится. До определённого момента. А в тот определённый момент — меня туда позовут, и позовут так, что не почувствовать будет нельзя. Вот и позвали. Вот и тороплюсь до отъезда книгу дописать. Кто знает, что там произойдёт, так ведь?

И напоследок в этой истории — повеселю. Дабы не быть совсем занудой. Первое, что я сделал по приезде, — вывесил краткую сводку необычностей в Интернет. И немедленно получил два вала писем. Первый касался характеристик сияния, с наблюдениями и фотографиями с сотни разных мест. А второй был куда как забавнее. Второй вал — был о снежном человеке, следы которого на Пинеге регулярно видели то один, то другой. Вал был с подробными описаниями и даже с фотографиями следов. Наблюдений двадцать. И вот наконец — я сложил их вместе. И начал ржать. Долго и со вкусом. Дело в том, что все до единого наблюдения сводились к обнаружению следов и были сделаны байдарочниками, сплавлявшимися по Пинеге. В разные годы. В разные сезоны. Но в одном и том же месте. На одной и той же песчаной косе. Там, где на высоком холме над Пинегой стоит деревушка, из которой река просматривается вверх по течению километров на десять. И около которой, прикрытая мысом, и находится та самая коса. Итак — снежный человек оказался реальностью. И я даже вычислил, где он живёт, как его зовут и даже где он купил те тапочки с отпечатком гигантских босых волосатых ступней. А вы говорите — чертовщина, чертовщина…

Настоящая чертовщина в другом была. Настоящая чертовщина была в письме, которое я получил через месяц. Письмо было из-за границы. От Машкиной матери. В котором она даже не выяснить пыталась, а просто отмечала как общеизвестный факт, что я — новый Машкин любовник. Высказывая тому всяческое одобрение, разливаясь соловьём в комплиментах в мой адрес и шипя змеищей в адрес всех Машкиных друзей-сверстников. Наверное, во многом именно из-за этого письма (разумеется, я его Машке тут же в тихом обалдении продемонстрировал) мы с ней и не попытались привестись в сие качество. Смех и чувство противоречия — плохие в том помощники.

А ещё в одном письме через пару месяцев — мне прислали вырезку из журнала. С рассказом про одну из первых прорвавшихся на Железные Ворота экспедиций. Цитирую:

«Лиственница, принесённая в воронку для удобства спуска группой Владимира в прошлом году, вызывала не столько удивление, сколько скептическое недоверие к зрелищу вообще: “может ли сырое дерево таких чудовищных размеров, при помощи всего четырёх человеческих рук, оказаться в пещере?” Далеко в пещеру не пошли: нас больше интересовали привходовые ледяные образования. Мистики в пещере не почуяли, но на обратном пути не покидало ощущение взгляда в спину».

Лично я — преисполнился великой гордостью. Так как автор вышеприведённого отрывка — один из самых могучих лосей во всей спелеологии российской. И если уж он оценивает деяние как невозможное — следует раскланиваться и сгребать аплодисменты дворницкою лопатою.

Вернёмся немного назад. Опять к тем новогодним дням. Когда первая ссора с Кристиной, в результате которой я аж целую неделю пребывал в предоставленном самому себе состоянии, как выяснилось, определила очень и очень многое. И поменяла — не меньше. В моей будущей жизни. В моём восприятии людей. В моём восприятии человеческих отношений…

Я уже намекал про состоявшееся, точнее — несостоявшееся, а ещё точнее — отложенное знакомство на Красной площади, но об этом речь всё ещё впереди. О визите Андрея, который произошёл, как только Кристина вернулась, и об истории, которая при этом начала раскручиваться — тоже. Но интервал между этими двумя событиями не был пуст. Это была неделя философских диалогов. Ко мне с визитами нежданно-негаданно свалилось несколько человек, практически все из прошлого, практически все с единственной целью за жизнь потрепаться. И каждая беседа оказалась крайне важной и поучительной.

Первой, как только я первого января проснулся, пришла Марина. Когда-то, давным-давно, в прошлом веке, да и далеко не в конце его, я был очень в неё влюблён. В неё были влюблены все парни института, в котором мы работали, а заодно и все парни вечернего института, в котором мы учились. И все они, включая и меня, — крутились на расстоянии пяти метров, а ближе подходить боялись. Уж больно совершенной она была — девушка удивительной обаятельности, прожжённая походница, хорошая гитаристка, певица с оперным вокалом, и прочая, и прочая… В общем — знаете таких, заведомо встречались с подобным. В некоторый момент я немного осмелел, мы с ней даже целовались часа два подряд, и о продолжении договорились… А вот продолжения тогда не получилось. Потому как через два дня ровно у моих друзей была масштабная тусовка, я хотел туда обязательно вместе с ней появиться, а она к зачёту готовилась, не получалось у неё, вот чуток и поссорились. Поплёлся я на ту тусовку один, а вернулся — с другой девушкой, тоже Мариной, которая и стала моей первой женой. Вот так вот. В общем, она тоже немедленно замуж сманеврировала, спустя сколько-то лет — одна осталась, раз в три-четыре года мы случайно пересекались на вечеринках, пару раз даже короткий роман завязывался, а потом всё перешло в нормальную дружбу без каких бы то ни было попыток к иному. Недавно она опять замуж вышла, и сейчас вот, проезжая недалеко от моего дома, выкроила время для заскочить потрепаться да похвастаться.