Тургрим Эгген - Hermanas

Основные силы врага были сконцентрированы на Плая-Хирон. Но полтора батальона бандитов gusanos закрепились в низине на Плая-Ларга, у них были танки, противотанковое оружие, гранатометы и тяжелые ручные пулеметы. Когда после полудня 17 апреля революционные силы перешли в наступление, они были отброшены назад частично огнем пехоты, частично огнем морской авиации gusanos, базировавшейся на авианосце «Эссекс», который стоял на якоре недалеко от залива Свиней. Отбить Плая-Ларга не удалось ни в тот день, ни в тот вечер, когда кубинцы снова предприняли наступление. Тяжелая артиллерия из Гаваны пришла только следующим утром. Но для Алехандро Эскалеры и других мучеников из учебного батальона номер 223 было уже слишком поздно. Папа, изрешеченный пулеметными пулями, истек кровью, лежа на песке, вечером 17 апреля.

Других подробностей мне не удалось отыскать, сколько я ни читал. Зато эти подробности появлялись в моих фантазиях и снах, в которых мой отец уходил в мир иной со своей смущенной улыбкой на лице. Белый конь тоже присутствовал в моих снах.

Плая-Ларга пал утром 18 апреля, и выжившие предатели бежали, чтобы присоединиться к основным силам на Плая-Хирон. В течение следующих двадцати четырех часов они были окружены; кто-то пытался бежать в болота, но около тысячи двухсот gusanos сдались. Вечером 19 апреля Фидель Кастро объявил о первом военном поражении США на американском континенте.

Мне только что исполнилось девять лет. И если какое-нибудь событие и оказало влияние на формирование моей жизни — и жизней всех моих ровесников, — так это была битва за Бая-де-Кочинос. Мы, мальчишки, играли во «вторжение в залив Свиней» на пляжах к югу от города на протяжении многих месяцев после его окончания. Мы были хорошо вооружены: деревянные автоматы Калашникова, которые нам выдали в школе, выглядели совсем как настоящие. Учителя поощряли наши игры. Счастливчикам выпадало быть Фиделем. Случалось, что Фиделем был я, но не реже я был своим отцом — валился в песок, уложив перед этим орды gusanos. Справедливости ради я был вынужден время от времени сражаться за «Бригаду 2506», которую в конце концов всегда захватывали в плен. Тогда пленных пытали — мы знали, что это не соответствует исторической правде, но считали, что свиньи этого заслуживали.

Мой отец, который при жизни был нечетким призраком, стал намного ближе мне после своей смерти. Мое сердце переполняла гордость, и я решил стать таким как он. Или, если точнее, таким как он и Хосе Марти. Говорят, что перо могущественнее меча. Я был, разумеется, готов в свою очередь взять в руки меч, но к тому времени, когда меня призовут, я заточу перо. Оно станет мощным оружием.

Мы, сотни тысяч, а может, и больше тех, кто ходил в школу в первые годы после el triunfo во время кампании по борьбе с безграмотностью, пришли к выводу, что ничего не может быть лучше сочинительства. Немногие из нас получили возможность писать.

Мы с мамой остались бедными. Многие считали, что вдова и сын одного из великих мучеников революции достойны лучшей участи, но дело осложнялось тем, что отношения между Алехандро Эскалерой и Лидией Марией Домингес никогда не были официально зарегистрированы. Они замалчивались. Так что вниманием нас обошли, но мы не обижались. Жизнь продолжалась, и после победы в Бая-де-Кочинос вся Куба пребывала в опьянении, которое могло растянуться на годы. Казалось, для нас не было ничего невозможного.

Через два года после смерти Алехандро мама получила должность старшей сестры в одной из больниц Гаваны, и мы покинули Сьенфуэгос. Первое впечатление от Гаваны я получил ранним сентябрьским утром, сидя в кузове грузовика вместе с мамой и нашими немногочисленными пожитками. Я никогда не думал, что Гавана такая большая — больше, чем Париж и Нью-Йорк, вместе взятые, в этом я был убежден. Я помню, как впервые увидел Капитолий, старую Гаванскую оперу, большие отели, после чего грузовик повернул на набережную Малекон и поехал вдоль берега моря в район Ведадо, к конечной цели нашего путешествия. Лучи восходящего солнца окрашивали белые небоскребы в розовый цвет, и я был уверен, что в жизни не видел ничего более прекрасного. Гавана казалась сказочным городом. А справа раскинулось море — темное и угрюмое, совсем не похожее на мягкий кристально чистый залив Сьенфуэгос. Это была Атлантика, настоящее море. Это был Флоридский пролив, несколько жалких темных и мокрых морских миль, защищавших нас от североамериканских агрессоров. Когда по ночам я слышал много непонятных шумов, я всегда думал: «Они идут! Сейчас состоится мой собственный залив Свиней. Где мое оружие?»

Город подавлял, он был огромным и страшным, но в то розовое утро я знал: несмотря ни на что, я приехал домой. Я сразу почувствовал, что Гавана — это место с большими возможностями. Здесь мне предстояло жить и умереть, хотя последнее, конечно, еще было очень и очень далеко. «Разве здесь не красиво?» — спросила мама, которая приезжала в Гавану несколько раз, в последний раз для того, чтобы уладить все формальности с переездом. Я кивнул. Ком в горле мешал говорить.

Мы въехали в Ведадо. Для маленького провинциального мальчишки это было все равно что попасть в новый мир, состоящий из выстроившихся нескончаемыми рядами дворцов.

Мама рассказывала, что до el triunfo Ведадо был шикарным престижным районом, где людям вроде нас нечего было делать.

В колониальные времена на месте Ведадо располагался лес, в котором запрещено было вырубать деревья («ведадо» означает «запрещено»). После 1898 года, когда Испания проиграла войну и колониальное время закончилось, началась застройка. Район стал местом обитания американцев. Улицы образовывали просторные кварталы, с широкими проспектами под лиственными деревьями: сорок пять улиц вдоль и тридцать поперек. Богатые американцы строили виллы и становились их хозяевами, они не преминули воспользоваться дешевой рабочей силой и низкими ценами на недвижимость в районе с новыми правилами застройки.

Я не обижусь, если кто-то назовет архитектурный стиль моего района декадансом. Правильное его название, как сказала Миранда, — эклектика. Дома были выкрашены в белый, желтый и розовый цвета, а некоторые — в голубой или фисташковый. Фасады украшены колоннами и эркерами и массой искусно выполненных кованых деталей. Большая часть зданий располагалась за высокими заборами. Многие дома были построены в ностальгическом колониальном стиле. Тут и там встречались сооружения экстравагантного функционалистского стиля, элегантного ар-деко, похотливого мавританского или пастельного неоготического. Но независимо от архитектурного стиля и вкуса владельцев, у всех домов в Ведадо было нечто общее: все они бросались в глаза, все были красивые, и в районе не существовало двух одинаковых особняков.