Джойдип Рой-Бхаттачарайа - Сказитель из Марракеша

— Не надо, — произнес он с полной покорностью.

Ахмед закатил глаза, не меньше меня смущенный внезапным умалением нашего грозного родителя. Отец, со своей седеющей бородой и обветренной, темной от загара кожей, вдруг показался нам совсем старым. Он пошел в дом, и мы услышали его голос, снова громкий — отец изливал гнев на маму. Именно тогда я понял: умение верно оценить, кто в конкретной ситуации обладает полномочиями, и есть первый шаг к зрелости.

Вскоре отец вышел. За его спиной пряталась мама. На ней была лучшая ее джеллаба, коричневая с белыми и красными полосками, запястья отяжелены массивными серебряными браслетами, нижняя часть лица скрыта тонкой черной тканью, которую мама удерживала в надлежащем положении уголком рта. Глаза ее округлились от страха; я бросился к ней, чтобы успокоить, и мама крепко стиснула мне руку.

Я оглянулся на отца, но он, оскорбленный, молча отступил на задний план.

— Поздравляю, — с мрачной иронией сказал ему бородатый ассистент. — Не всякий способен быстро усваивать новые правила.

Доктор взяла маму под крылышко.

— Вся процедура займет несколько секунд, — ласково произнесла она.

— Это правда, Ммай, — заверил я. — Тебе не будет больно; ты и не заметишь, как все кончится. Будто комарик укусит.

— Никакой не комарик, — мрачно возразил Ахмед. — Не ври, Хасан, это ужасно больно.

— Совсем не больно, — вмешался Мустафа. — Просто ты, Ахмед, слюнтяй.

— Я не слюнтяй! Придержи язык, малявка!

Стыдясь за наше поведение, мама хотела уже выбранить нас, но тут доктор сказала;

— Вот и все, можете идти.

Потрясенная, мама несколько секунд не верила своим глазам и ушам и вдруг по-девчоночьи рассмеялась от облегчения.

— Вот, я же говорил, — сказал я.

— И я, и я! — снова вмешался Мустафа. — Я тоже говорил!

— Да наградит вас Господь за вашу доброту, — сказала мама и, поколебавшись, смущенно добавила: — Я приготовила сфиндж. Не желаете ли отведать?

— Желает, желает! — закричал Мустафа. — Мамины лепешки самые вкусные в долине, госпожа. Ты должна попробовать.

Доктор засмеялась и сказала:

— У вас прекрасные сыновья.

— Нет, это ты прекрасная, — перебил Мустафа.

— Уймись, Мустафа, как тебе не стыдно! Что это на тебя нашло? Простите его, госпожа. Не ребенок, а наказание: вечно приходится за него краснеть. Он сам не понимает, что говорит.

— Но ведь это правда, разве нет? — защищался Мустафа. — А ты, мама, сама велишь всегда говорить правду.

— Хватит, Мустафа, замолчи, — рассердилась мама. — Ты довольно осрамился. — Мне она сказала: — Принеси нашим гостям воды, Хасан.

Я вернулся с водой, прохладной, потому что мы держали ее в бурдюках из козьей кожи.

— Шукраан, — сказала доктор. — Спасибо.

Мама вынесла лепешки на нашем лучшем терракотовом блюде.

И бросила робкий взгляд на отца.

— Пожалуйста, попробуй, чтобы я знала, достаточно ли они хороши.

Однако отец молча развернулся и скрылся в доме. Чтобы и дальше не смущать маму, доктор взяла одну лепешку, откусила кусочек и ответила вместо отца:

— Как вкусно! А какой дивный аромат! Что вы добавляете в тесто?

— Эвкалиптовый мед из Кенитры, госпожа.

— Ваш младший сын был прав. Я никогда не ела таких восхитительных лепешек.

Мама залилась густым румянцем, а доктор спросила Мустафу, не хочет ли он проехаться с ними в медицинском фургоне. Мустафа от счастья потерял дар речи и только умоляюще посмотрел на маму. Когда же она отпустила его ласковым кивком, ибо ее природная доброта была сильнее раздражения, Мустафа исторг победный клич и вприпрыжку обежал весь двор. Мы с Ахмедом в это время тщились скрыть зависть за надменным безразличием.

Доктор, улыбаясь, протянула Мустафе чемоданчик с медицинскими инструментами. В благоговейном трепете от такой привилегии он разинул рот.

— Это… это я понесу?

Он едва держал тяжелый чемоданчик.

— К полудню ваш сын будет дома, — заверила доктор.

Мы смотрели вслед медицинскому фургону, в кабине которого, между солдатом и ассистентом красавицы доктора, уезжал наш Мустафа.

Как и было обещано, его доставили обратно перед полуднем.

Мы с Ахмедом вели шахматную партию во внутреннем дворике под навесом. Воздух был густой и горячий. Тени от шиферных пластин и полосы солнечного света образовали на полу клетчатый узор. Мы сделали вид, будто не замечаем Мустафу, открывающего калитку.

— Смотрите! — закричал Мустафа. — Я получил целых две медали!

И указал на значки, украшавшие его грудь: один был с красным крестом на белом поле, другой — со звездой в полумесяце.

Я ограничился равнодушным кивком, Ахмед зевнул.

Мустафа подошел ближе и насмешливо констатировал:

— Вы просто завидуете.

— Предатель! — с презрением процедил Ахмед. — Ты заставил отца потерять лицо, и теперь он с нами не разговаривает.

Ничуть не огорчившись, Мустафа принялся рассказывать, как провел утро, и мы, сами того не желая, слушали с интересом. Мустафа сообщил, что ф’квай, школьный наставник, громко ссылавшийся на Коран, где ничего не сказано о прививках, в конце концов был вытащен из мечети бритым солдатом и подвергнут унижению посредством шприца.

— Как он извивался, как визжал! Точно девчонка! — смеясь, рассказывал Мустафа, и мы с Ахмедом разделяли его торжество, ведь наставник был тиран, безжалостно запугивал и шпынял нас.

И тут из дома вышел отец. Наш смех мгновенно оборвался. Не в силах смириться с потерей авторитета, отец все утро пролежал на постели, отвернувшись к стене. При виде Мустафы его лицо исказилось. Когда отец направился к младшему сыну, ни у кого из нас не осталось сомнений относительно его намерений.

Мустафа не падал духом. Он коснулся значков, что были приколоты у него на груди.

— Госпожа дала мне это, потому что я был хорошим мальчиком, — с гордостью заявил Мустафа.

Отец, однако, приближался; Мустафа дрогнул и, в свою очередь, стал пятиться. Он снова коснулся значков — судорожным движением, еще надеясь, что отец просто не заметил их в первый раз.

— Я теперь рыцарь его величества короля, — произнес Мустафа возмущенно и настойчиво. — Так сказал солдат, Шоаш. Меня нельзя бить, Бба!

На долю секунды отец заколебался, затем продолжил наступление.

— А вот это мы сейчас увидим, — мрачно проговорил он.

Ахмед успел нажаловаться маме, и она очертя голову бросилась во дворик, отцу в ноги.

— Молчи, Мабрука! Этот мальчишка выставил меня дураком, да еще перед чужими.

Мустафа теперь упирался спиной в стену. Загнанный в ловушку, он скорчился, почти распластался на земле. Отец навис над ним. Раболепная поза не помогла. От одного яростного удара, сотрясшего воздух подобно грому, Мустафа пролетел почти через весь двор.