Фарид Нагим - TANGER

— Вот интересно, девушка, где вы нашли такой бархатный янтарь?

— Какой бархатный янтарь?

— Который у вас в глазах.

— А-а, — сказала она и опустила глаза. — Папа подарил.

— Тогда дайте, пожалуйста, портвейн «Ливадия», два по сто, нет, по сто пятьдесят и два кофе.

— А кофе со сливками?

— Без.

— А чё вы? Возьмите со сливками.

— Да нет, девушка.

— Возьмите, так вкуснее, все равно по одной цене.

— Спасибо, девушка, просто сливки с вином не очень сочетаются.

— A-а, ну да.

Она засыпала кофе из пакетика и, пряча глаза, ждала, когда вскипит чайник. Super Eagle. Amerikan Flavour.

— Как же мне нравится песня, которая сейчас у вас играла.

— Это на кассете, а мне «Отель „Калифорния“» нравится.

— Хорошая песня. Мы вон там сядем.

— Где хотите. Все равно никого нет.

Я шел к нему и весело и развязно нес в пятернях стаканчики с вином и кофе. Мы сидели за столиком в центре этой площадки. Сквозь чернеющие уже кипарисы, с вялыми метелками верхушек, виднелось море, оно как будто стояло до неба. Тихо. Пусто. И вдруг снова заиграла эта мелодия, я обернулся. Девушка ждала моего взгляда. Я показал ей большой палец.

Мелодия поднималась и плыла над парком, над дворцом и морем, по-над всеми нами, распространяясь все дальше. Чайки кружили в небе. Как, откуда в его югославскую голову влетела эта мелодия о России, о погибшей семье, о расстрелянной яхте «Штандарт».

Мы хрустнули пластиком и выпили молча, за то грустное облако общих мыслей между нами.

— На этом месте, где мы сейчас с тобой сидим, — сказал он, — когда-то стоял деревянный дворец Александра Третьего, мы, по сути, сидим на его фундаменте… он умер в этом дворце, и его сын Николай в ужасе выбежал и просил отца: «Сандра, научи! Сандра, научи!» А в сорок первом году, когда наши отступали, этот дворец сгорел от окурка неизвестного русского солдата… И вот теперь здесь спортивная площадка, эта песня, и мы с тобой сидим, и что-то будет еще.

И я увидел этот дворец, этого юношу царя, ужаснувшегося своей участи правителя огромной империи, как будто он все предчувствовал, увидел этого солдата, докуривающего свою самокрутку, и увидел нас, странным образом объединившихся в этом мире, застывших на мгновение в этом потоке, в Ливадии, с одноразовыми стаканчиками в руках.

Девушка принесла нам тяжелую пепельницу Winston, хотя мы не курили.

Она специально сняла фартук. Хотела что-то сказать, но промолчала. Протерла стол.

— Может, еще что-то принести?

Он нахмурился.

— А есть вода без газа?

— Не-ет, только с газом.

— А вы газ вытрясите.

— Что? — испугалась она.

— Да так, шутка, — засмеялся я.

— А-а, поняла.

Я посмотрел ей вслед. Такое худенькое личико, и такое женственное уже тело. Закурил. Он смотрел в другую сторону.

— Как жалко людей, — сказал я. — Миллионы ни за что погибших людей, как жалко.

Девушка ходила за своим лотком и трясла бутылку «Ялтинской» газированной воды.

В Ялту мы приехали уже ночью. Из-за гор темнело очень быстро. Ночь падала. У причалов высоко качались белые яхты в невидной воде, как в черном эфире. Одна опускалась, а другая взлетала. Натягивались и опускались в воду канаты. Было видно светящиеся капли. Смыкались и скрипели мачты. Море колыхалось мощно, бесшумно и страшно. Когда волна вздымалась особенно высоко, верхушка ее стеклянно освещалась.

Яркая дюралайтовая надпись «ФИЕСТА». Много молодежи. И танцевальная музыка. Серафимыч пошел и встал в очередь к барной стойке. Я подсел за столик. За ним сидели пожилой мужчина и девушка.

— Не помешаю, товарищи отдыхающие?

— Конечно, садитесь, — сказал мужчина и подвинулся, хотя и так было много места.

— Привет! — сказала девушка, прямо и открыто глядя в мои глаза.

— Привет.

— А ты чего не танцуешь?

— Мы только пришли. Как видите.

— A-а, ну да. А мы давно сидим, но все равно не танцуем…

— Хочешь? — сказал мужчина, подвигая мне свой коктейль с трубочкой.

Было темно, слепили крутящиеся прожекторы. Я отодвинул трубочку и отпил глоток.

— Так это джин с тоником.

— A-а, это она купила, — устало сказал мужчина.

— А ты откуда? — спросила она.

— Из Москвы.

— А мы из Сибири, может быть, знаешь Ханты-Мансийск?

— Слышал.

— Я ее дядя, — сказал мне мужчина.

— Я-асно, а вот мой дядя!

— Здравствуйте, — сказал мужчина и снова подвинулся.

— Познакомьтесь, это Алексей Серафимович, я — Андрей, мы московские бомжи…

Она засмеялась.

— А это товарищи из Ханты-Мансийска.

— Да-а, интересно. Я же там работал… Вот, Анвар, я сок взял и херес.

— А ты чего не танцуешь?

— Я танцую.

— Тогда пойдем.

И мы пошли с нею в круг, по которому струились полосы и световые вихри. Очень хорошо танцевала девчонка в короткой юбке и белых кроссовках.

— Это рок-н-ролл.

— Что? А? Знаю, что рок-н-ролл.

— Вот так, закручивайся ко мне.

— О-ох, не кружи, — она быстро одернула подол.

Она не ожидала, что я буду танцевать с ней так сильно, резко и жестко. Я закрутил ее к себе и сквозь платье почувствовал грудь, она будто ударила меня своими жидкими колбами. Наверное, оттого, что мы были пьяными, у нас получалось все легко и свободно, мы угадывали друг друга, будто репетировали.

— У-у-ух, устала, упаду, голова кружится, нет, не кружи меня!

Она смотрела с испуганным удивлением. Меня поразила эта мгновенная покорность в ее лице и самоотдача. Потом мы танцевали медленный танец. Странно было танцевать на этой залитой искусственным холодным светом площадке под черным звездным небом, видеть замершие черные деревья вокруг, и вдруг вспухающую пену в черном пространстве за парапетом, и за музыкой не слышать прибоя.

— А он мой дядя, — сказала она мне на ухо.

— Да-а, знаю.

— Да, я же говорила. Мы из Ханты-Мансийска.

Музыка прервалась. Ветер трепал зонтики, сдувал салфетки и пепел из пепельниц. Мы стояли обнявшись. Снова заиграла. Она вспотела под платьем. Я чувствовал ее упруго-мягкие груди, крупный, пуховый живот. Её бедра стукались об мои ноги. И она снова открыто и прямо посмотрела мне в глаза, когда поняла, что я уже знаю, что она под платьем абсолютно голая. Она прижалась, я слухом тела услышал, как хрустнули волосы ее мягкого лобка об твердую джинсу моей ширинки. Оттого, что на ней не было лифчика и трусиков, оттого, что ткань платья была такой тонкой, ее тело казалось особенно мягким, обнаженным, интимно открытым мне. Я повернулся в танце и посмотрел на Серафимыча.

Он сидел, закинув ногу на ногу и, склонив голову, слушал того пожилого мужика. Они, наверное, были ровесники. Я махнул ему рукой, он поднялся из-за стола.

— Не грузись, он просто дядя, мы отдыхаем, — повторила она.

У нас очень хорошо получалось танцевать, значит, и секс был бы легкий и страстный.