Фарид Нагим - TANGER

— Анвар, голубчик, это ты?! — вскрикнула Нелли.

От злости я чуть не выронил трубку, но у нее был странный голос.

— Анвар, меня теперь могут убить…

И я услышал, что она плачет.

— А что такое, Нелли, подожди-подожди?

— Юра попросил занять денег у Волкадаева под журнал, и я заняла, он сказал, что в четверг отдаст… Волкадаев, который «Кобра — Зет». И вот Юры нет нигде, а уже пятница, я уже всем звоню, на всякий случай, извини, Анвар, я автоматически твой номер набрала, даже не поняла куда звоню, извини…

— А много денег?

— Пятьдесят тысяч долларов, вот такая, не очень толстая пачка, оказывается, извини, Анвар…

— Нелли, может тебе скрыться? У нас можно… в Ялте можно.

— Пока, извини, — она положила трубку.

Я послушал гудки и долго вспоминал, что я здесь делаю? Страшно заболел зуб. Нашел у Анатоля чекушку водки, но вспомнил, куда сейчас еду, и решил терпеть. Вспомнил это и тут же забыл о Нелли. Ехал в каком-то тумане.

Майор сказал, что с меня, как с россиянина, штраф 10 тысяч рублей. Денег не было. Я снова отпросился и побежал к Алексею Серафимовичу. Было даже радостно, что у меня все так непутево, что я такой некультяпистый. Я не ожидал, что он так сильно испугается. Трясущимися руками он расстегнул кошелек и вынул деньги.

— Возьми, возьми все.

— Надо только десять тысяч.

— Боже, какой ужас, я с тобой пойду, какой ужас, я буду тебя ждать, я не оставлю тебя.

Шли уже в темноте, и он обгонял меня. Я поднялся на крыльцо отделения и видел, как он сжимает кулачки. Отдал майору деньги. Он выписал квитанцию.

Гр-н Бегичев А. С. задержан за нарушение ст. 178 АК РФ

Дежурная часть ОВД МО «Войковский» ОАО г. Москвы.

августа 1997 г.

Было очень плохо. Лежал, не раздеваясь, как настоящий бомж, скрючивался. Не хотелось жить. Наверное, что-то вроде «месячных». Он принес какую-то сильную израильскую таблетку, и боялся что-либо сказать. Ушел, я слышал, как он ходит из конца в конец длинного коридора и вздыхает. Проглотил таблетку и ужаснулся тому, что потерял всякий жизненный смысл. Вспомнил Нелли и снова ужаснулся потери смысла. Он ускользал из каждого воспоминания, вымывался из всех слайдов примитивного диафильма моей жизни.

Я снова услышал его длинный вздох и позвал к себе.

— Я там, там лягу, чтобы не раздражать твою боль, — шептал он.

Оттого, что он был такой уродливый, было особенно жалко его и особенно приятно любить. Необычные, чужие, ЕЕ мысли, чувства, движения и некое телесное знание, что все это его такое липкое сообщает мне жизнь, подпитывает меня.

Из тех, далеких моих лет пел японский магнитофон на полу. Вспоминал свои юношеские любови, и было грустно и жалко всего несостоявшегося, несбывшегося, чистого и потерянного.

Ночью он меня окликнул: «Анвар!»

— Что? Что, Алексей Серафимович? — спросил я.

Он спал, и я понял, что мне это приснилось. Лежал и смотрел на него, на тонкую, вздрагивающую руку мальчика на моем бедре.

Они наступали. Далекий гул канонады. Потом ближе. Что-то обрушилось. Бегает Витька Балаев, другие мои одноклассники. Из соседней двери вышла беременная Аселька. Попросила закурить. Я страшно возмутился. Задохнулся, а потом понял, что она не соображает, она снова забыла, что беременна. Она послушала меня. Замерла, посмотрела в сторону гула, а потом прилегла на носилки на колесиках. А я видел, что уже давно пора отступать, и не знал, как ей сказать об этом. И от страха близкой смерти тоже лег и прижался к ней, почувствовав ее большой жесткий живот с вывернутым пупком. Мне стало хорошо. За окном снег и война. Все отступили и бросили нас. Скоро сюда ворвутся враги и примут нас за мертвых. А мы лежали, прижавшись друг к другу, и я щупал, разминал пальцами её большой и вялый член.

Снял с карточки деньги. В магазине решил померить джинсы, чтобы просто посмотреть на себя в этих джинсах «Левис», серых и бархатистых, как мышиная шкурка. Одел и почувствовал их своими, не выдержал и купил. У меня с ними начнется новая жизнь, с девушкой познакомлюсь. Отложил часть денег для Димки, и купил Суходолову бритвенный станок «Жиллет».

В сиреневом летнем вечере я брёл от метро «Тверская» к метро «Маяковская». Прошел мимо каменных львов, похожих на лягушек, возле Музея революции. Во дворе музея броневик, с которого вроде бы выступал Ленин, и железный фонарный столб 1905 года с дырой от снаряда. Машины обгоняли меня, а потом я догонял их, застывших в пробке, потом они снова обгоняли меня. Я любил эту дорогу, мне всегда казалось, что я встречу здесь новых друзей. Никого не встретил, было особенно пусто на душе оттого, что так много людей вокруг. Их громкие разговоры, новые жесты, оживленная радость, все слишком, потому что радость была фальшивой, вымученной, и за ней таился страх неминуемого наказания и вечное ожидание того, что все это скоро кончится.

Я дошел до «Маяковской» и вернулся назад к «Русскому бистро». Серафимыча не было. Я считал в уме, чтобы досчитать до тридцати, как всегда, и уйти. Досчитал до ста, потом снова до тридцати. Его не было.

«Может, он и вправду попал под машину, слепой дурак?!»

Я зашел в кафе, взял синтетическую медовуху, пил и смотрел в большое, во всю стену окно.

«Может быть, его сбила та иномарка, про которую я только что подумал? Почему не купит очки?! А потому что он хочет казаться молодым и красивым. И да, в очках сильнее будет видно, что он косой, да, точно. Ну и что, зато под машину не попал бы!»

Он ходил возле окна с большой сумкой и подслеповато всматривался в проходящих мимо парней, заходил вперед и всматривался.

— Привет, это я. Вот, вот я, — громко сказал я, вставая перед ним.

— А-а, — сказал он равнодушно.

— А ты чего с такой сумкой?

— Да так…

— Может, зайдем сюда?

— Я не хочу, — брезгливо сказал он.

— А что тогда?

— Не знаю, пойдем вон туда отойдем.

— Пойдем, — сказал я и закурил.

В какой-то момент увидел его лицо, его плешь среди длинных серо-седых волос, и стало омерзительно, страшно. Почти ненавидел его.

— Что случилось, Алексей Серафимович? Вы можете сказать?

Он нервно обогнал меня, будто хотел уйти совсем, дошел быстро до маленькой ограды в Мамоновском переулке, быстро поставил сумку, просто ткнул ее в землю, вздохнул прерывисто, как долго плакавший ребенок, сел на ограду.

— Они меня выгнали! — некрасиво, истерично сказал он. — Выбросили на улицу!

— И чего? — спросил я. «Он сам так всегда спрашивал».

— Ничего, ничего особенного. О, какой же я беспробудный мудак! Мечтатель, я — магнитофон «Романтик». Я… что уж теперь говорить.

— Ну и что, все равно скоро в Ялту уедем, хули они нам?

— Мороков двадцать лет жил у нас с Саней Михайловной.

— Да, я знаю…