Феликс Кандель - Зона отдыха

– С кем?

– С империалистами. С китайцами. Хоть с кем.

– Если война... – вскакивает инженер. – Если война, я первым сдамся!

– Если война! – орет монтажник в кальсонах. – Весь мир пусть на нас нападет: вжик! – и разобьём!

– Если война, – говорит кто-то невидимый, из темного угла, задыхаясь от вони, духоты и ненависти. – Плохо, конечно. Зато оружие в руках будет. Автоматы с пулеметами. Ух и посчитаемся!

И опять дед-мудрец:

– Бросьте, ребята. Есть хороший способ всех утихомирить. Сказать?

– Скажи, дед.

– Надо, чтобы ведро водки стоило два рубля. Тогда через год перепьемся, передохнем, и проблемы кончатся.

Вот взгляд из камеры.

Работа у милиции легкая, непыльная, не у станка.

Деньги приличные, ни за что, плюс обмундирование.

Еда бесплатная, сколько хошь, из арестантского котла.

Лычки, выслуга лет, пенсия заранее.

Власть с гонором – тоже не последнее дело.

Вот взгляд милиции.

Работа нервная, ответственная.

Арестант грубый, шумный, грязный.

Воздух порченый, плохой для здоровья.

Столовая далеко, еда всухомятку: не жрать же арестантское пойло?

Деньги небольшие, приработка нет, продвижения никакого, долгие годы в общежитии. У женатых – тесная комнатка, всего не хватает. Выгонят – куда идти без специальности?

Многие из них тяготятся службой, многие учатся, но начальство того не поощряет. Начальству нужны сержанты, а не ученые.

Эти недовольны жизнью, те недовольны. Кто же тогда доволен?

Распахивал дверь настежь, широко вшагивал через порог, приветствовал зычно-весело, по-суворовски:

– Здравствуйте, граждане мелкие хулиганы, спекулянты и неповиновенцы!

Был он сытый, наливной, благодушно добрый, будто сейчас из-за богатого стола. И годы его не подъели, и служба не осилила, и обязанности не утомили: время к пенсии, а мужик в соку.

– Жалобы есть?

– Есть! Есть!..

– Слушаю вас внимательно.

Вопросы годами одинаковые.

И годами накатанные ответы.

– Товарищ майор, батареи холодные!

– Ребятушки, не у тещи.

– Обувь сушить негде!

– Сушилка у нас не предусмотрена.

– От духоты задыхаемся!

– Мы вас, дорогие, сюда не звали.

– Еда плохая! Свиньям лучше дают! Из сортира не вылазим!

– Плохая? – удивлялся. – Не знаю, не пробовал. Я вашу еду не ем.

Не напрягался, не спорил, не кричал: берег здоровье к пенсии.

– Граждане, на ваше питание отпущено 37 копеек в сутки. На 37 и кормим.

– Как так?! – орут. – А с нас по рублю в день вычитают! Остальные куда?

– Куда? – он широко улыбался, загибал пухлые пальцы: – За электричество, за отопление, за содержание, за охрану. – Хлопал себя по груди: – И дяде Васе – беседы с вами проводить.

– Товарищ майор, – встревал один из нас, – а вот Ленин в царской тюрьме делал из белого хлеба чернильницу, наливал туда молоко и писал свои знаменитые работы. О чем это говорит?

– О чем? – спрашивал майор.

– О том, что ему давали молоко и белый хлеб.

– Конечно, – соглашался. – Молоко ему нужно было, чтобы написать незаметно и обмануть царских ищеек. Еще жалобы есть?

Это нам он сказал, на дневной встрече, с глаза на глаз:

– Мы на ваш счет милицию инструктируем. Чтобы знали, с кем дело имеют.

И он же:

– Я к евреям хорошо отношусь. Меня самого часто принимают за еврея.

– Это плохо,– заметили мы.– Может помешать вашей карьере.

– Ха! – ухмыльнулся. – Да я уже на потолке. Мне на пенсию скоро...

Вот он всем доволен. Всем-всем.

Трык-трык – открыл камеру.

Трык-трык – закрыл...

Небылица седьмая

Это еще что, мужики! Это всё ништо. Кто кого смог, тот того и с ног. Кто кого сможет, тот того и сгложет. На дурака у нас вся надежда, а дурак-то и поумнел.

Выгнали Полуторку с работы, написали в трудовой книжке невесть чего: пошел он по кадрам – не берут! Свои-то его знают: расточник, каких поискать, а чужие поглядят на морду на пропитую: "Это ты-то по шестому разряду? Иди гуляй!" А может, и сговорились они в кадрах, может, запись у них особая, им одним ясная: не брать!

Вот Полуторка побегал, побегал: одна ему дорога – в шараге токарить, заготовки обдирать. А он не идет, он по шестому разряду, у него гордость тоже имеется. Выйдем мы на скверик, по рублику скинемся, а он в сторонке мается: не привык пить на чужие.

Мы ему:

– Ладно, Васёк. Будут – поставишь.

Раз выпил на наши, два – пора ставить. А где их взять? Вот он повертелся, покрутился и говорит:

– Счас, ребяты! Я мигом.

И зашагал, будто журавль, только рукой отмахивает.

Полчаса не прошло – бежит Полуторка назад, в руках две подушки. И наволоки на них, как теперь помню, цветастые.

– Давай, – орет, – к Шурке!

– Ой, Васёк, тебя Кланька убьёт.

– Не ваша забота.

Не наша так не наша. Бежим к Шурке, в магазин. Торкнулись с обратного ходу, зовем ласково:

– Шур, а Шур...

Выплывает. Морда наглая, бока жирные, зад обвислый, ноги бутылками.

– Чего вам?

– Шур, а Шур, – говорит Полуторка. – Сколько дашь?

Пальцем в маникюре ткнула в подушку и говорит:

– Бутылку. За обе.

– Ты что?! – орем. – Побойся Бога! Они же пуховые, с наволоками, с цветастыми...

– А сколько вам? – спрашивает.

Полуторка сходу:

– Три литра. И пива.

А она дразнится:

– Пива... Ссать будешь криво.

– Шур! – орем мы. – Три – это он загнул. Чистая цена – два литра!

– Идите, – говорит. – У меня народ стоит.

– Шур! Куда ж мы пойдём?

– А в другой магазин.

Тут Полуторка говорит:

– Ладно уж... Хрен с тобой. Давай сколько дашь.

– Так бы и начинал. Подухи-то, небось, ворованные?

– Ты что! Свои собственные.

– Тогда с клопами.

Взяла подушки, унесла внутрь, двери затворила. Стоим – гадаем, чего вынесет, вслух сказать боязно.

Выплывает:

– Литр, – говорит и сует две бутылки. – И пачку "Прибоя".

– Ну, Шур! – орем. – Ай да Шур! Вот это Шур! Баба-золото! Понимает нашего брата!..

И лапать её. Кто за что горазд. А она стоит, улыбается довольная, зад под руки подставляет. А харя у нее – так бы и смазал кирпичом.

– Ну, – говорит, – все полапали?

– Все!

– Больше не желаете?

– Не, Шур! В другой раз.

– Тогда я пошла. У меня народ стоит.

И дверь затворила.

Серёга говорит:

– Вот бы ее к стенке...

Колюня говорит:

– И из карабина...

Иван:

– Из автомата...

Я:

– Из пушки... А то не прошибешь.

Полуторка:

– Вы чаво?.. Охренели? Пить пора!

А мы:

– Чаво, чаво – ничаво... Разливай!

Время прошло, дней пять, всё нам Полуторка не попадался. То ли на работу пошел, то ли уехал куда. И вот глядим: шагает по двору, вроде, без всякой охоты, через силу, ногами нетвердо перебирает, а по бокам идут Кланька с матерью, за руки его держат. И глаз у него пуганый.

Мы ему:

– Васёк, ты чего это?

А он:

– Сознаваться иду.