Федор Полканов - Рабочая гипотеза.

– С кем она разговаривала?

– Я об этом спросил – помнил, что именно в этом госпитале ты познакомился с Валентиной. Раиса думала: Валя ее обманула. Я разубедил: девушка, с которой она говорила, – полная блондинка.

Вечером Леонид передал этот рассказ жене.

– Можешь ты хоть на минуту предположить, что такая история могла произойти со мной? – Валентина была вне себя. – Можешь ты допустить: пришла я в госпиталь, сказали, что Громов умер, и я ушла заливать слезами подушку? Не проверив сто раз, не усомнившись?!

– Ну что ты разволновалась? Знаю: ты бы не поверила. Но не было ли в то время в госпитале другого Громова?

– Был. Был и умер. Однако что это меняет?

…Он смотрит на Раису и вспоминает июльский день сорок первого года.

«Всегда, всю жизнь буду тебя ждать», – сказала тогда Раиса.

И вот дождалась… Хотя трудно сказать, кто ждал дольше. Он женился гораздо раньше, чем вышла замуж Раиса.

Когда расходились после доклада, разговаривать почему-то совсем не хотелось. Но разговор был неизбежен.

– Здравствуй, Леня!

– Здравствуй. Ты превосходно докладывала.

– Правда? Тебе понравилось? А я думала: слишком уж популярно…

– Популярно – это всегда не вредно…

Так начался разговор. А потом Раису отозвал Шаровский. Взял за рукав, потащил по лестнице к себе на «Олимп».

– Подождите! – крикнула она Громову и Котовой, обернувшись.

– Пойдем на улицу. Не в вестибюле ж торчать? – Громов взял Лизу под руку, вывел во двор.

Ждать пришлось долго. Леонид выкурил уже не одну папиросу. Он молчал, Лиза почему-то тоже.

Потом Раиса вышла из подъезда, остановилась, разговаривая с кем-то. Было уже довольно темно, но Леонид сразу узнал: говорит с Токиным. Точно так же ловил всюду, где мог, Токин и Валентину. Поймает и стоит разглагольствует.

Но вот, наконец, Раиса идет к ним.

– Еле отделалась – Вовик Токин все прежний. Поехали?

Они подходят к машине. Незаметно, но неукоснительно Леонид подталкивает Лизу: садись впереди, рядом с ней. Он молчит и, похоже, собирается молчать всю дорогу. А Елизавета оживляется, начинает болтать без умолку. Леонид отвечает «да», «нет» и «гм». Раиса тоже довольно сумрачна.

Однако, проезжая мимо кинотеатра, Мелькова говорит:

– У нас в Энске эта картина еще не идет. Может быть, сходим, товарищи? Леонид отвечает немедля: – У меня на сегодня много дел… В центре он пересаживается на автобус.

У Громова гости: лиховский ассистент Степан Михайлов, старый, фронтовой еще друг Леонида, ну и, разумеется, Елизавета.

На столе, покрытом клеенкой, колбаса, кильки, болгарские помидоры, венгерский маринованный перец – обычная пища современного человека, пребывающего в холостом состоянии. Две бутылки: «Столичная» для мужчин, мукузани для Лизоньки.

Водку не пьют, колбасу не едят – некогда: мужчины спорят. Степан наседает: не нравится ему гипотеза Громова, критикует он ее с позиций своего руководителя, Якова Викторовича. Громов обороняется, но в контратаку не переходит. Думает: лиховская теория и моя гипотеза… Лихов ратует за радиотоксины – лучи ведут к образованию в организме ядов, и надо найти противоядия, чтоб победить лучевую болезнь. Яд – противоядие, не слишком ли просто? Почему при пятистах рентгенах одни мыши дохнут, другие выживают? Лихов на этот вопрос внятного ответа дать не может, и именно отсюда вытекает Громов – моя гипотеза…

А Елизавета пришивает пуговицы к рубашке: в холостяцкой комнате Леонида она тотчас нашла точку для приложения своих женских сил. Пришивает, слушает, ничего не упускает и в то же время ухитряется оглядываться по сторонам, думать одновременно и о науке и вовсе не о науке. «Не очень-то понимаю, какая она была, Валя Громова. Любила Леонида – известно и вполне объяснимо. Однако как могла женщина, жена допустить, чтобы три четверти буфета было заставлено книгами? Да и потом, сам буфет! И эта кровать. Ужас!.. Архаика! Я устроила бы здесь все по-другому!»

Мужчины спорят, а Лиза о своем думает. Казалось бы, все дальше и дальше мысли ее от науки, но где-то в голове что-то непрерывно вертится, работает и работает, ухватывает то одно, то другое. Ухватит, подержит, подержит, прощупает со всех сторон и отбросит: не то… И вдруг:

– Яды! – произносит она громко, а в голове: «Вот это то, именно то самое, что целый месяц искала – с того дня, как прочла диссертацию Леонида, как согласилась ему помогать!» – Яды! Не лиховские радиотоксины, а яды в их первозданном виде – пакость, которой травятся! Представляешь, Леня, какую встряску создают в организме яды? Не может быть, чтобы с их помощью нельзя было мобилизовать защитные силы – кроветворные органы, ретикуло-эндотелиальную систему!

Мужчины глядят на нее осоловело: трудно с теоретических высот сразу спуститься на землю. А потом хором, единым дыханием произносят:

– Вот это да!

– Вот уж Шаровский-батюшка! – продолжает Степан. – Мы витаем в дебрях понятий: «адаптивный синдром», «эффект Лихова», а Шаровский-батюшка ковыряет и ковыряет тем временем некую кучу, пока не находит жемчужное зерно. Яды! И, между прочим, Леонид, тут можно перекинуть мостик между тобой и Лиховым…

А Громов уже встал, ходит по комнате. «Яды, – думает он. – Мостик к Лихову – ерунда. Яды, предварительное облучение, инфекции – аналогия полная: чем ни тряхни, один результат – организм спешит защищаться. Тут зарыта собака, и кличка ее – обобщение. Помимо всего прочего, помимо того, что яды, быть может, помогут выйти в практику».

– А ну-ка быстро, – говорит он Елизавете, – что еще, кроме ядов, аналогичное, но другое?

У Степана расширяются глаза; он разводит руками в недоумении: аналогичное подавай ему, да еще быстро! Степан превосходно понимает, как важна Лизина мысль и как редко такие вот мысли приходят в голову.

Но труден лишь первый шаг. Второй дается легче. И Лиза не задумывается:

– Другое? Последствия операций или, например, алкоголь… Однако незачем: яды – бесконечная область. От кураре до всякой банальной гадости. Возьмем разные – что еще нужно?

Леонид погружается в размышления.

А Лизонька снова оглядывается по сторонам, пришивает пуговки и одновременно копошится в методиках: как к ядам подобраться попроще? Но при этом нет-нет да и мелькнет мыслишка: «Буфет, кровать да и диван – все долой! Нужны книжные полки – зигзагами…»

Что прикажете в данной ситуации делать Степану? Эти двое – Громов и Котова – погрязли в ядах. Степан же решает: если хозяин гостя не развлекает, гость должен проявлять самодеятельность. Он наливает себе рюмку водки, выпивает, потом идет в угол комнаты, к пианино, открывает крышку, садится. Пальцы сами выбирают мелодию. Сперва она звучит тихонечко, потом – ха, Шостакович, оказывается! – тревожно и в то же время бодряще, громче, громче и громче. Эти двое, уж верно, забыли о ядах. Война, послевоенные годы, гневное осуждение и в то же время неиссякаемый, негаснущий оптимизм, скорбь о погибших и слава живущим – вот что говорил Михайлову Шостакович.