Андрей Портнов - Автово

— Мистификация! — пронеслось у меня в мыслях.

Но всё же, страшно зевая, я выглянул в коридор и обернулся в сторону 211-ой. Там одиноко у стены стоял пьяный до невозможности Мартын и громко икал. Увидев меня, он сильно обрадовался и поплёлся в моём направлении.

— Рыжий, — лепетал он мне, когда я предусмотрительно оставил дверь 215-ой полуприкрытой, — Рыжий, пусти меня к себе, я у вас прилягу, а то башка трещит.

— Вот и нам счастье привалило, — мрачно подумал я про себя, но, зная, что с пьяным лучше вести себя повежливее, с натянутой улыбкой произнёс:

— Ой, Маратик! У нас те-е-есно! Да и кроватей-то лишних нет! Сходи-ка ты, бедненький, в 211-ую — ты там живёшь, кстати, помнишь — там, наверняка, есть свободная…

Дальше говорить я уже не мог, потому что Мартын подошёл ко мне слишком близко. Не теряя ни секунды, я, сказав ему скороговоркой: «Спкной нчи!», быстро юркнул обратно в комнату и тут же закрылся на все замки.

Моментально послышались новые удары в дверь, которые, к счастью, были не столь продолжительными. В коридоре послышались чьи-то другие пьяные голоса, которые позвали Марата с собой.

Подождав около двери ещё несколько минут, я разделся и снова лёг спать с одной лишь мыслью убить любого, кто ещё посмеет потревожить мой покой сегодня ночью.

— Владик, что это у тебя на окне лежит такое мокрое и слизкое? — спросил Рудик, доставая масло из межоконного пространства, куда мы складывали все наши скоропортящиеся продукты, так как температура воздуха здесь была куда ниже, чем в любом холодильнике.

— Что? Где? — Владичка трусцой подбежал к окну и склонился над свёртком, на который театральным жестом указывал ему Рудик. — А, да это мои сосиски! Я их сегодня, наверное, съем, если не забуду.

— Конечно, не забудешь, — подтвердил Рудик, — как и неделю назад, у тебя тогда ещё колбаса плесенью покрылась. Помнишь?

— Когда?

— Ну, ты ещё в тот день кефир себе на трусы пролил. Кстати, может быть, ты их, наконец-то, постираешь? А то у меня носочки попахивают. Освободи таз.

— Ага!

Владик отбросил все свои дела, схватил таз с бултыхающимися в нём трусами и убежал в прачечную.

— Может быть, ты сам выкинешь его сосиски, — спросил я, лёжа у себя на кровати и слушая до сих пор эту болтовню молча. — Всё равно они уже ни на что не сгодятся, только вонь от них идёт по всей комнате. И не бойся, он всё равно не заметит. А если вспомнит через неделю, то скажешь, что скормил их подыхающей кошке, чтобы долго не мучилась. Изобрази при этом гримасу скорби и отчаяния — у тебя это хорошо получается.

После этого я лениво поднялся и пошёл в коридор. Пахом с Султаном сидели на карачках около своей двери и курили. Я сел рядом с Султаном и попросил у него сигарету. Под удивлённые взгляды и аплодисменты я закурил вместе с ними.

Скрипнула дверь 225-ой и оттуда вышла Лариса. Проходя мимо нас, она остановилась около меня и спросила:

— Ну, и как, нравиться?

— А то! — ответил я.

— Теперь курить будешь?

— А то!

— Нехор-р-рошо! — сказала умная девочка.

— А то! — ответил я, видимо, позабыв все остальные слова русского языка.

После этого случая я уже не скрывался ото всех с сигаретой в зубах, но всё же одному человеку так и не посчастливилось увидеть, так сказать, моё падение. И этим одним по иронии судьбы был наш Владик.

Тем временем, понабравшись немного опыта, Сони с татарами решили устроить новую дискотеку.

После того, как Сони проколол мне нос с бровью, он уже не раз бросал на меня вопросительные взгляды. Я их, разумеется, понимал. Добрый мальчик ждал бутылку за свои труды. Ну, что ж, вот он, подходящий случай поставить ему пузырёк. Напомню, что в этом семестре мамочка выделила мне литр спирта, а так как я не отношусь к числу законченных алкашей, то спирт мне было не жалко. Решено, только вот помахаю бутылкой перед индусской рожей, чтобы он ещё раз послужил мне. Не пропадать же моим колечкам, с помощью которых было изнасиловано моё лицо.

Через минуту я уже ломился в 204-ую, но безрезультатно. Догадавшись через 30 минут, что Сони нет дома, я уже было повернул обратно, как вдруг увидел в конце коридора икающее чёрное двухметровое пятно. Приближаясь с каждым шагом, пятно всё больше и больше приобретало черты Сони.

— Привет, ик, Рижий! — завопило пятно, подойдя ко мне вплотную.

— Привет, Сони! Где шляешься? Пойдём со мной, у меня к тебе дело.

Я повел его к себе в 215-ую, где в данный момент не было моих соседей, и сказал, что совсем неплохо было бы, если он мне проколет ещё что-нибудь.

— Решился, да? — Сони показал свой оскал. — Всьё же решился член проколоть?

— И даже не надейся, — резко отрубил я, — ты мне сейчас проколешь обыкновенное ухо.

— Как ухо? — Сони был явно шокирован моим откровением. — Рижий, зачьем ухо? Это примитьивно! Сам ведь говорил!

— Говорил, ну, и что! Я говорил ещё, что и пузырёк тебе поставлю! Давай говори, как садиться и коли.

Как я и предполагал, напоминание о пузырьке благотворно подействовало на Сони. Размахивая в экстазе руками в стиле а-ля Гармашёв, двухметровый скинул тетради с моего стула (других свободных он, видимо, в этот момент не нашёл), сел на него, а меня посадил перед собой на пол. Иголку со спиртом для протирки я подготовил заранее, так что к операции мы приступили немедленно.

Надо сказать, что где-то в глубине души я боялся, что сейчас испытаю ощущения, схожие с теми, что довелось мне испытать в ту злосчастную ночь изнасилования моего лица в 204-ой. Хотя я догадывался, что проколоть ухо и вставить туда серьгу — дело плевое по сравнению с носом и бровью…

Сони чиркнул зажигалкой и подкоптил, падла, мою единственную иголку, затем протёр её спиртом и…

Сказать, что было почти не больно, значит, ничего не сказать. Я практически ничего не почувствовал. Игла вошла в ухо, как нож в масло. Да, Сони был знатоком в этом деле, тем более после таких извращённых тренировок.

— Хорошее ухо! — изрёк, наконец-то, после некоторого молчания он, затем взял золотой «гвоздик», одолженный мной у Марата, и так же быстро и безболезненно вставил его в свежую ранку.

— Готово! — закричал Сони. — Тьеперь походи так примерно недельку, не снимай, а потом уже можешь вставлять туда свои кольца. На!

С этими словами он потянул мне чернющую от копоти иголку и ушёл в неизвестность.

На иголку страшно было смотреть — жгуче-чёрная она теперь ни за что не желала оттираться, и мне пришлось смириться с мыслью, что теперь этой гадостью до скончания века мне придётся заниматься своим фамильным ремеслом (портновским, в смысле).

А пока, не теряя времени, я побежал хвастаться в 211-ую. Скромные татары уже начали праздновать в узком кругу ещё не начавшуюся дискотеку, а тут я завалился. Пришлось делиться. Минут через пять мне пододвинули какую-то консервную банку, которая смутно мне что-то напоминала.