Юрий Красавин - После полуночи

Тот, что шел одесную от Старца, был ближе ко мне и смотрел сострадательно, ласково… пожалуй, именно его взгляд ободрил меня и подвигнул к бесстрашным вопросам.

— А в том сне моем, когда я жил на Селигере, в городе Осташкове, на втором этаже деревянного дома с печкой… был мне сон: море в крутых бирюзовых волнах, играющие красноперые рыбы, и дом мой качался подобно кораблю, и свет с небес, подобный солнечному… это был Ты, Отче наш?

— Да, — ответил Старец, наполнив меня еще большим светом и радостью, и одновременно ужасом. — О чем ты просишь?

— Спаси и сохрани родину мою… Ты видишь, сегодня она сира и убога… но нет ее прекраснее! Спаси и сохрани Россию — это лучшее творение Твое: светло пресветлая и красно украшенная Земля Русская! Спаси и сохрани русских людей — их ноша ныне непосильна.

— Я знаю это, — молвил Старец. — То мой промысел, моя и защита.

Под нами плыли поля и леса, Волга с притоками — Нерлью, Медведицей, Сестрой; светили огни городов Калязина, Кимр, Дубны… Я даже видел вдали и Углич, и Кашин, а где-то по горизонту Москву и Тверь… Но я всего лишь раз бросил взгляд вниз — весь охвачен был стремлением к шествующим.

— А что ты просишь для себя? — спросил шедший одесную от Старца. — Сокрушения врагов? Богатства? Многолетней жизни?

Я мог его видеть совсем близко: Он был лет тридцати, строен, голубоглаз, с молодыми руками, с молодой бородкой — пожалуй, не похож на свои многочисленные изображения. А впрочем, в какой-то мере и похож.

Я смутился и промедлил с ответом, потом сказал:

— Если что-то и нужно мне, Господи, то потому лишь, что это нужно им.

Тут я кивнул вниз — мы были как раз над Новой Корчевой.

— Городок наш погряз в суете и безветрии, в злобе и корысти — это безмерно удручает меня. Здесь жируют мерзавец и плут, здесь ликуют прохвост и бездельник. Люди утратили понятие о цели и смысле своего существования; живут, как трава растет…

Всего на миг остановились Они над Новой Корчевой, глядя вниз, но этот миг вместил в себя разговор, потребовавший от меня напряжения всех сил.

— У них должны быть благородные стремления, — говорил я, — чистые помыслы, взаимная любовь и любовь к земле, на которой они живут.

Доныне владеет мной волнение, не позволившее мне выразиться достойнее.

— Почему Ты, Господи, так редко посещаешь нас? — спрашивал я не с упреком или укоризной, а с сожалением и мольбой. — Мы неразумны, легко впадаем в заблуждение — то не вина, а беда наша! Не гневайся на нас… поговори с людьми, выслушай их. Одного Твоего появления будет достаточно, чтобы люди уразумели Добро и Зло, приобщились к Истине, чтоб просияли они…

Присные легко засмеялись: мол, экий младенчески наивный человек! — но я продолжал: — Прости меня, если скажу: Ты создал нас по образу и подобию своему, но оставил без постоянного отеческого наставления, без присмотра и поучения. Или в том промысел Твой, которого мы не в силах постичь?

Кажется, я был слишком дерзок, и женщина, стоявшая ошую от Господа, что-то сказала Ему, должно быть, предупреждая возможный гнев.

— Ведь раньше, Отче наш, ты был ближе к людям — так свидетельствует Библия. Ты обращался к нам непосредственно, и мы слышали Твой глас. Явись у нас в Новой Корчеве, сиротском городе, не имеющем храма.

— А кто тут окормляет моим именем паству? — спросил Старец, обращаясь к присным.

— Отче, — сказали Ему, — тут несколько священников в подгородной Ильинской церкви, но все в своих руках держит один. Он суетен и грешен, увлечен сугубо мирскими, очень личными карьерными делами. Увы, он нарушает Твои заветы слишком часто!

Старец нахмурился, и ропот среди присных смолк. Наступила краткая пауза, после которой были произнесены слова, не для моего слуха предназначенные, потому я их не слышал.

— Закончил ли ты свои земные дела? — спросил меня Старец, как показалось мне, вполне благосклонно.

— Нет, Отче, он еще не завершил их, — сказал стоявший одесную и видевший мое смущение.

Почему-то с ясностью запомнилась мне его рука — словно в камень, врезалась в память мою! Она была тонка в кисти, с удлиненными чуткими пальцами, словно бы измождена, но в ней была сила — это от ее взмаха плеснула вода в Волге, местами обнажая дно.

— Возвращайся, — сказано было мне, и великое шествие продолжалось.

Ветра не было, но волосы и складки их одежд отвевались… наверно, напряжением света, однако совсем как дуновением ветра.

Они уходили от меня, от Новой Корчевы, и от земли, подобно тому, как удаляется залетевшая из глубин космоса комета. И вот странность: самое большое воздействие на меня произвели не услышанные мною слова и даже, может быть, не лицезрение небожителей / я все-таки не мог воспринимать их во всей полноте/, и не свет, исходивший от Них — меня совершенно потрясло это шествие: казалось, Земля прогибается, леса шумят, как при сильнейшей буре, и Волга выплескивается из берегов… сам же неостановимый ритм шествия был прекрасен.

Как-то вдруг, ничего не успев осознать, я оказался на главной улице Новой Корчевы, возле того злополучного фонарного столба. Тут стояла машина, светила фарами на мое нелепо лежащее тело. Как я понял, «скорая помощь» просто ехала мимо и вот заметила совершенно случайно, остановилась.

— Нет, не пьяный, — сказал врач, склонившийся надо мной.

Девушка в белом халате, должно быть, медсестра, держала запястье моей руки.

— Пульса нет, — сказала она.

— Открытый перелом голени… Толя, давай носилки!

Шофер вышел из кабины, открыл задние дверцы, грохнул носилками.

— Холодный, — сказала медсестра. — Можно сразу в морг.

Врач потрогал пальцами мою шею.

— Вроде, что-то есть, — возразил он. — Только слабо очень.

Они уложили меня на носилки. Я застонал от сокрушительной, все подавляющей боли. Но еще через мгновение восстал… опять на уровень птичьего полета.

Далее случилось вот что: рядом со мной оказалась… Вита. Но не в плаще и не в комнатных тапочках — она была сгущением облака, в «поднебесном» виде, как и я сам.

— Куда вы исчезли? — спрашивала она встревоженно. — Я видела вас мельком там, когда провожала эту девочку. А потом вы пропали.

— Был призван, — кратко объяснил я. — Но почему, почему ты здесь?!

— Убили, — сказала она просто и довольно равнодушно. — Впрочем, нет: я сорвалась с балкона, значит, не убита, а просто погибла. Несчастный случай. Муж кинулся… он был с ножом. Я испугалась, хотела перелезть на соседний балкон… Я и раньше так делала, когда он напивался и буянил. Но сегодня дождь, перила мокрые… нога соскользнула.

— Ви-ита…

— Вы покидаете меня, — сказала она печально. — Я так обрадовалась, узнав, что мы будем вместе… а теперь вот вы оставляете меня здесь одну?