Валерия Перуанская - Прохладное небо осени

И Варваре повезло. Не всякий отец со своими детьми, как Геннадий с приемными. Ребята росли с ним не сиротами, а с отцом и матерью. Бывало, Геннадий их от Варвары защищал, когда она, в вечном страхе, что не вырастут «людьми», перебарщивала в строгости. Ну, на них ей обижаться не приходится: хорошие ребята, работящие, в родителей. С ними Варваре легко. Хоть и сейчас нет-нет да поворчит – учит уму-разуму, а они не протестуют, слушаются, но в общем-то учить их уже не надо и нечему. А за советом – сами придут, они и к Инессе с Андреем за советом ходят, когда родители оказываются бессильны перед какой-нибудь проблемой. Всяко бывает. Иногда вчетвером головы ломали, пока вопрос – хуже ли, лучше – не решался. Олежек быстро себя нашел: выучился водить автобус, работает на загородном, комсомольско-молодежная бригада, красный вымпел над ветровым стеклом, комсорг колонны, спортсмен-разрядник. С Тасей вышло потрудней, мечтала об инязе – как мечтают иные об актерской или поэтической славе без всяких к тому в себе данных. У Таси данных к инязу не было: английский в школе, при всем старании и обожании предмета, с трудом вытягивала на четверку. Но ни о чем другом ни слышать, ни думать не хотела. Варвара ночей не спала. Вот тогда все вместе и решили: пусть идет сдавать. Даже репетитора наняли. Андрей уговорил, объяснил Варваре: если все равно ничего не получится, сама легче поймет свое заблуждение, откажется от беспочвенной мечты. Никогда не попрекнет: это вы мне не дали, помешали. Дали, не только не мешали – помогали. Пенять можно лишь на себя. Так оно и вышло. А талант прорезался совсем в другом: кончила педучилище, преподает в младших классах, дети в ней и она в детях души не чают...

– Хорошо, – сказала Инесса, проходя следом за Варварой на кухню, где та начала что-то переставлять и укладывать в холодильнике, – что в кассе взаимопомощи дают. А отдавать все равно придется.

– Отдадим, – как можно бодрее откликнулась Варвара. – А что же, Инночка, поделаешь? Не каждый день дочку замуж отдаем. – Она хлопнула дверцей холодильника, присела на табуретку, оглядела Инессу. – До чего тебе это платье к лицу! – проговорила восхищенно, хотя сколько уж раз Инессу в этом платье видела. – Как съездила-то, чего не рассказываешь?

– Хорошо, – сказала Инесса. И повторила: – Очень хорошо.

Ах, как хотелось рассказать Варваре обо всем, что было в Ленинграде!.. Нет, нельзя. Варвара просто не поймет. Она решила бы, что Инесса сошла с ума.

Я, кажется, действительно сошла с ума.

Она оставила Варвару дожидаться, когда мясник приготовит ножек для студня, и поехала в институт. И всю дорогу думала о том, что увидит Токарева. И ловила себя на том, что не думает об Андрее, даже о Катюше не думает. Не теряй головы, внушала, опомнившись, себе. Это Катюша может не знать, что самое пылкое чувство со временем тускнеет – как удовлетворенное, так и безответное. Но я-то знаю. Поломать все, чтобы через некоторое время одна привычка заменилась другой? Нет, слава Богу, голова на плечах у меня еще есть. И если я сейчас тороплюсь увидеть Токарева, ничего это ровным счетом не значит. Всего лишь небольшой «завихренц», как сказал бы Геннадий. У него есть какие-то словечки, которыми он легко определяет то, что обычным русским словом не всегда и выразишь. В конце концов любому человеку может наскучить, приесться до малого изгиба знакомая дорога, по которой идешь и идешь вон сколько лет. Любой человек может позволить себе ненадолго свернуть по зеленой, среди деревьев тропинке к виднеющемуся через листву озеру, подышать его свежестью, полюбоваться кувшинками на дальней его стороне. Все понятно, сказала себе Инесса. Что бы ты запела, если бы позволить себе такое надумал Андрей?..

В институт она приехала, когда одни отделы возвращались с обеда, а другие шли в столовую. На лестнице, в коридорах толчея, гвалт, табачный дым. Инесса вдруг обнаружила, что вокруг нее сплошь – одни молодые лица. Мальчики и девочки. В юбочках-мини, в джинсах, в свитерах, куртках. Молодые специалисты. Год, три, пять, как с институтской скамьи. До чего ж они быстро заполнили собой все – Инесса и не заметила, не углядела. Институт, правда, за пятнадцать лет расширился, выстроили два новых корпуса, но все же – куда подевались те, что были здесь раньше? Не все же вымерли или ушли на пенсию? Пятнадцать лет тому назад, когда Инесса пришла сюда работать, она тоже была почти вот такой молодой. Молоденьким, хорошеньким специалистом. Как вон те девчонки, которые, что-то крича и над чем-то хохоча, ссыпаются горохом по лестнице и, наткнувшись на Инессу, почтительно обегают ее, как запутавшуюся в юбках старушку. Ей чуть было совсем стало не по себе, но тут откуда-то сверху закричали:

– Инка! Привет! – Через перила свесилась Любаша Свиридова, однокурсница и здешняя ее приятельница.

– Слушай, – спросила Инесса, когда они, пробившись друг к другу, остановились на лестничной площадке, – откуда у нас в институте столько молодежи? Куда подевались все старики?

– Вечное движение, миленькая моя, – назидательно объяснила Люба. – Скоро нас с тобой будут провожать на пенсию, и новым юнцам, которые через десять – двенадцать лет заменят и этих, мы будем казаться пришельцами из того века. – У Любы были маленькие смешливые глазки и полный рот великолепных крепких и ровных зубов. – Но ты не падай духом, – сказала она. – У нас в запасе больше чем десять лет. И есть еще в институте такие, которые уйдут намного раньше нас, – она кивнула в сторону приближающейся к ним женщины.

Анастасия Николаевна. Хоть перешагнула пенсионный возраст, а бежит, как молодая: спешит в соседний продовольственный магазин закупить продуктов на свою севшую ей на голову семью. Обеденный перерыв она только на это и использует, за оставшиеся пять минут проглатывает бутерброд, не всегда и с чаем. Инесса вспомнила о намерениях Токарева и испытала неловкость, когда Анастасия Николаевна, как к родной, кинулась к ней:

– Инночка, с приездом! Говорят, съездили успешно?

– Кто говорит?

– Да Токарев весь отдел уже поднял на ноги. Надо же, оперативность.

– Съездили в общем удачно. Если не считать, что не выполнила вашего поручения. Нет в Ленинграде белых эмалированных горшочков. Только зеленые. И еще коричневые.

– Не беда, не беда, спасибо за заботу, – и заторопилась, чтобы успеть попасть в магазин до закрытия. Уже без восьми минут час.

Интересно, Токарев заметит, что Инесса явилась с таким опозданием и угодила к обеденному перерыву?

В сорок восьмой комнате в одиночестве сидел Сева Горский, что-то писал. При ее появлении сразу же поднял голову, как всегда, обласкал взглядом. Неприятное, испытанное ею на лестнице ощущение окончательно испарилось.