Валерия Перуанская - Прохладное небо осени

– Машинистки не ушли?

– Нет, они до шести. Я попрошу старшую, чтобы на завтра наши письма положили в папку первоочередных.

– А сегодня никак не успеют?

Зачем – сегодня? Никакой же разумной необходимости в этом нет: торопить, задерживать людей, просить об одолжении. Все и без того сделается, когда надо, ко времени. Не может такого простого уяснить.

– Думаю, что не успеют.

Наверно, он считает, что она недостаточно горит на работе: ничего не ответил, опять начал читать.

Почти оскорбленная, она повернулась к двери. И тут он попросил:

– Не уходите, присядьте.

Она послушно, подавив в себе вздох, присела. Токарев поднял голову от стола и вдруг улыбнулся:

– Кутерьма сегодня в главке была!

Ясное дело, у него в голове главк, институт, план-проспект, ТЗ, кого принять, кого уволить. Вообразила.

– Да? – вежливо поинтересовалась она.

– С Пановым я сразу столковался, мы с ним, можно сказать, идею вынашивали...

Инесса не удержалась, полюбопытствовала:

– А Вербицкий?

Вербицкий, один из самых влиятельных в министерстве начальников, всем и всегда ставит палки в колеса: на каждое начинание имеет свое, отличное от других мнение. Иногда ставит палки с пользой для дела, но бывает, что и во вред. Пока упорствующие добираются до объективной истины, годы порой проходят, частенько идея уже устаревает, а если нет, то все успевают забыть, что это Вербицкий когда-то стал на пути. Как, интересно, Вербицкий отнесся к прожектам Токарева?

– Вербицкий! – повторил он. И похлопал себя по карману брюк. – Он у меня вот где, Вербицкий. – И ответил на вопросительный Инессин взгляд: – Я когда-то помог его сыну поступить в институт. Недобрал парень очка, у меня была возможность...

Ах, вон оно что. Наверно, оттуда ты и взялся, Юрий Евгеньевич, от Вербицкого? Ни с каким главным инженером не знаком «домами» (да и непохоже – отношения у них с Дороховым, насколько Инесса заметила, официальные), это тебя влиятельный Вербицкий тащит. Ну, с такой поддержкой... У самого министра Вербицкий правая рука.

Инесса подобрела: и оттого, что узнала кое-что новое, и оттого, что ей обо всем сообщают так дружески, доверительно. Разговор уже совсем не такой, как минуту назад.

– Всех вы в отделе переполошили. Не только в главке.

– Чем же? – Он и сам знал, но хотел послушать.

– Открывающимися горизонтами, – пошутила она. – Интересно же, когда на работе что-то происходит, какие-то события. Каждый надеется на перспективу.

– Одобряют? – Он был польщен.

– В основном.

– А в частности?

Сегодня в лаборатории – и в других, наверно, тоже – почти не работали: обсуждали, гадали, строили разные планы. Анастасия Николаевна – вместе со всеми, ничего худого для себя не ожидая. Инессе неловко в глаза ей было смотреть.

– В частности, побаиваются, как бы не получилось по поговорке: лес рубят – щепки летят.

– Неизбежно, – добродушно, скорей даже бездумно откликнулся он.

– Вы все еще в этом уверены?

Он не уловил смысла вопроса, но осудительный тон заставил его спрятать улыбку.

– Что вас беспокоит?

– Меня, в частности, Анастасия Николаевна. Он недовольно поморщился:

– Что вы так о ней печетесь? Не может человек до бесконечности работать. Когда-то все равно придется уйти. Сейчас – самое время.

– Для нее?

– И для нее и для нас. Работа минимум на два года, вам это известно. Ваша Анастасия... Николаевна? – будет делать какую-то ее часть, потом вдруг занедужит – возраст все-таки, не сумеет закончить, придется подключать кого-то другого...

Какая предусмотрительность...

– ...Другого не сразу найдем, время уйдет на то, чтобы ввести в курс.

По-своему он прав, вынуждена была признать Инесса, и все же...

– У вас личная заинтересованность? – Похоже, он готов был рассердиться, если получит утвердительный ответ: вот, мол, о чем я и толковал. «Сложившийся коллектив», дружеские отношения важнее работы.

– Нет, – сказала она. – Я исхожу из соображений дела тоже. Ее возможная болезнь – довод чисто предположительный, зато сейчас не потребуется и одной минуты, чтобы получить от нее максимальную отдачу... К тому же существует такое понятие, как гуманизм.

Он охотно улыбнулся:

– Гуманизм бывает разный. Ваш – абстрактный.

– Этого я не понимаю.

Нет, недостает твоего влияния. Он уже все решил, тут – уговаривай хоть до завтра.

– Ладно, – сказала она. – Дело, конечно, ваше.

– Не мое. Не только мое, – сердито возразил он. – Будем подбирать людей исключительно по принципу деловых качеств.

– Кто же может спорить с таким принципом? – миролюбиво кивнула она. – И в согласии с этим принципом я еще раз прошу вас подумать о кандидатуре Боброва.

Он не сразу вспомнил.

– Я вам в Ленинграде говорила о нем. Мой соученик по институту.

– А-а... Тот самый, что был в плену?

Когда Инесса рассказывала о Боброве, ей казалось, что Токарев ее рассказ почти целиком пропустил мимо ушей. Оказывается, кое-что запомнил.

– Какое это имеет значение? Сейчас? – Она с трудом скрыла раздражение.

– Да никакого, конечно. Но ведь у него, у вашего Боброва, небось вот такая, – он широко развел руки, показывая, – автобиография... Не оберешься с ним хлопот. И неизвестно, как посмотрят на него кадровики. На его анкету. – И взглянул простодушно.

Инесса молча поднялась. Чуть не вырвалось: я думала о вас лучше. Сдержалась. И без того чересчур много себе позволяю: за одного хлопочу, за другого, превращаю себя в приближенную особу, хотя никто еще тебе этого не разрешил. Правильно он делает, показывает, что всякие прогулки по Невскому ни к чему его не обязывают, меньше всего к каким-то личным одолжениям. Рассердилась – на себя сначала, потом на него – за то, что невольно провоцирует ее на разные глупости. Насколько все проще, когда ты молод, подумала с горечью. Не контролируешь себя на каждом шагу, не стыдишься быть опрометчивой, не замечаешь своих промахов...

– Извините, пожалуйста, меня, – сказала она. – Я. кажется, позволила себе бестактность.

Он энергично запротестовал:

– Что вы, что вы...

Не договорил – прервал телефонный звонок.

– Минуточку...

Но она воспользовалась моментом, показала на часы: пора уже идти – и поспешно вышла. За спиной слышала:

– Вадик?.. Здравствуй, здравствуй, сын. Голос подобревший, помягчевший.

«Гуманизм бывает разный. Ваш – абстрактный». – «Этого я не понимаю». Нет, неправда, понимаю. Войны, социальные потрясения – гуманизм не может быть внесоциальным. Как в стихах военного времени: убей его, чтобы он не убил тебя. «Чтобы он, а не ты на земле лежал». Жестокие слова, но не скажешь: не понимаю, не принимаю. Стихи постепенно вспоминались: «Если дорог тебе твой дом... Если мать тебе дорога...» А не убить пленного врага, не тронуть ребенка врага – это какой гуманизм? Не одна же политика.