Ольга Токарчук - Правек и другие времена

Но разве ему было до них дело? Он гасил свою самокрутку, и его взгляд упрямо возвращался к деревянному гонту, чтобы прикрепиться к нему, точно речная беззубка, чтобы им кормиться и им упиваться. И думал уже о подрезках и шлифах. Вот так заканчивался его обеденный перерыв.

Жена забирала спущенные на веревке горшки и возвращалась лугами в Правек.

Сын Старого Божского Павел хотел быть кем-нибудь «важным». Он боялся, что если не начнет активно действовать, то станет таким же «неважным», как его отец, и всегда будет укладывать какой-нибудь гонт на какой-нибудь крыше. Поэтому когда ему было шестнадцать лет, он побыстрее убрался из дома, в котором царствовали его некрасивые сестры, и нанялся в Ешкотлях на работу к еврею. Еврея звали Аба Козеницкий, и он торговал древесиной. Поначалу Павел работал обычным лесорубом и грузчиком, но, должно быть, понравился Абе, потому что вскоре тот доверил ему ответственную работу метки и сортировки стволов.

Павел Божский даже при сортировке дерева всегда смотрел в будущее, прошлое его не интересовало. Сама мысль о том, что можно формировать будущее, влиять на то, что произойдет, воодушевляла его. Иногда он задумывался, как все это происходит. Вот если бы он родился во дворце, как Попельский, был бы он таким же, как сейчас? Думал бы так же? Нравилась бы ему Мися Небеская? И по-прежнему хотел бы он стать фельдшером или, может, замахнулся бы повыше — врачом, профессором в университете?

Но в одном молодой Божский был уверен — в знании. Знание и образованность открывают двери каждому. Ясно, что другим легче, всем этим Попельским и им подобным. Это несправедливо. Но с другой стороны, он ведь тоже мог учиться, хоть и тратя больше сил, потому что должен был заработать для себя и помочь родителям.

Так что после работы он заходил в сельскую библиотеку и брал книги. Сельская библиотека была снабжена плохо. Не было энциклопедий, словарей. Полки заполняли какие-то «Дочки королей», «Без приданого» и тому подобное чтиво для баб. Взятые книги он, придя домой, прятал от сестер в своей постели. Не любил, когда трогали его вещи.

Все три его сестры были большие, массивные, дебелые. Их головы казались маленькими. У них были низкие лбы и густые светлые волосы. Как солома. Самой ладной из них была Стася. Когда она улыбалась, на загорелом лице сверкали белые зубы. Ее немного безобразили неуклюжие утиные ноги. Средняя, Тося, была уже обручена с крестьянином из Котушува, а Зося, крупная и сильная, вот-вот должна была выехать на службу в Кельце. Павел радовался, что они покинут дом, хотя сам дома своего не любил, как и своих сестер.

Он ненавидел грязь, которая втиралась в щели старой деревянной халупы, в пол и под ногти. Ненавидел смрад коровьего навоза, которым пропахивала одежда после того, как зайдешь в коровник. Ненавидел запах ошпаренной картошки для свиней — он пропитывал весь дом, каждую вещь в доме, волосы и кожу. Ненавидел хамский говор, которым разговаривали родители и который иногда лез на язык ему самому. Ненавидел холстину, сырые дрова, деревянные ложки, дешевые картонные образки со святыми, толстые ноги сестер. Иногда он мог эту ненависть собрать где-то в области челюстей и тогда ощущал в себе великую силу. Он знал: у него будет все, что он захочет. Он будет рваться вперед и вперед, и никто не сможет остановить его.

Лабиринт, нарисованный на полотне, слагался из восьми кругов, или сфер, называемых Мирами. Чем ближе к центру, тем более густым казался лабиринт, тем больше в нем было слепых закоулков и улочек, приводящих в никуда. И наоборот, сферы наружные производили впечатление более светлых, более просторных, а дорожки лабиринта казались тут более широкими и менее хаотичными — они словно приглашали побродить по ним. Сфера, являющаяся центром лабиринта — самая темная и запутанная, — называлась Первым Миром. Чья-то неумелая рука провела от этого мира стрелку химическим карандашом и подписала: «Правек». «Почему Правек? — удивлялся Помещик Попельский. — Почему не Котушув, Ешкотли, Кельце, Краков, Париж или Лондон?» Замысловатая система дорожек, перекрестков, разветвлений и полей затейливо вела к единственному переходу в следующую сферическую зону, названную Вторым Миром. По сравнению с густотой центра здесь было немного просторнее. Два выхода вели в Третий Мир, и Помещик Попельский быстро сообразил, что в каждом мире будет в два раза больше выходов, чем в предыдущем. Кончиком вечного пера он точно пересчитал все выходы из последней сферы лабиринта. Их было 128.

Книжица «Ignis fatuus, или Поучительная игра для одного игрока» была попросту инструкцией Игры, написанной на латыни и по-польски. Помещик перелистал ее страница за страницей, и все это показалось ему очень замысловатым. Инструкция описывала каждый из возможных результатов выпада кости, каждое движение, каждую пешку-фигурку и каждый из Восьми Миров. Но описание казалось несвязным и полным отступлений от темы, так что в конце концов Помещик решил, что перед ним дело рук сумасшедшего.

Игра является разновидностью дороги, на которой время от времени возникает выбор,

— звучали первые слова. —

Выбор совершается сам по себе, но иногда у игрока создается впечатление, что он делает его сознательно. Это может его напугать, поскольку тогда он чувствует себя ответственным за то, где окажется и что ему встретится.

Игрок видит свою дорогу как трещины во льду — линии, которые в головокружительном темпе раздваиваются, ломаются, меняют направление. Или как молнию в небе, которая зигзагом рассекает воздух, и предугадать ее траекторию невозможно. Игрок, верящий в Бога, скажет: «деянье божье», или «перст божий» — это всемогущее и всесильное орудие Творца. Если же он в Бога не верит, то скажет: «случай», «стечение обстоятельств». Игрок может воспользоваться словами «мой свободный выбор», но наверняка произнесет их тише и без уверенности.

Игра представляет собой карту побега. Она начинается в центре лабиринта. Ее цель — прохождение всех сфер и освобождение от оков Восьми Миров.

Помещик Попельский пролистнул сложное описание пешек и стратегию начала игры, пока не дошел до характеристики Первого Мира. Вот что он прочел:

В начале не было никакого Бога. Не было ни времени, ни пространства. Были только свет и тьма. И это было совершенством.

У него появилось ощущение, что откуда-то он знает эти слова.

Свет зашевелился внутри себя и воссиял. Столп света ворвался в темноту и нашел там извечно неподвижную материю. Он ударил в нее со всей силой, так что разбудил в ней Бога. Бог, еще полусонный, еще не уверенный в том, что Он такое, огляделся вокруг, и поскольку никого, кроме себя, не обнаружил, то понял, что Он — Бог. И, сам для себя не названный, сам для себя не понятный, возжелал познать себя. Когда Он в первый раз пригляделся к себе — упало Слово, и Богу показалось, что познание — это называние.