Ирина Степановская - На богомолье

— Что ты стонешь? Где у тебя болит?

Саша очень боялась его и не знала, как сделать так, чтобы ее не ругали. Вообще-то она и не могла точно определить, что именно у нее болело — ей было тошно, голова как в тумане и еще будто камень лежал где-то в боку. Она хотела оказаться дома, на своей узенькой постели в уголке, и чтобы не надо было больше никуда идти. Еще она мечтала снова посмотреть картинки в своей единственной настоящей книжке, в которой хоть и не было нескольких первых страниц, но сохранилась самая главная картинка во весь лист: необыкновенной красоты девочка с голубыми волосами угощала вареньем двух мальчиков и пуделя с огромным розовым бантом. При этом один из мальчиков, одетый в необыкновенный белый балахон, напоминал молодого попа, а другой, с очень длинным носом, был в полосатой курточке. Саша подумала, что если она скажет правду, то доктор, может быть, велит матери вернуться домой.

— Живот болит немного. — Она показала пальцем куда-то под печень. — И тошнит.

— Ах живот! — вдруг как-то даже облегченно присвистнул врач. — Ну показывай свой живот, я как раз по животам и специалист.

Он долго переворачивал Сашу с боку на бок, заставлял вдохнуть и надуться, больно давил ей живот, и с каждым новым поворотом лицо его снова становилось все мрачнее и мрачнее. Саша иногда не выдерживала осмотра и тихонечко ойкала.

— Тише ты! — шикала тогда на нее мать.

Наконец, перестав мять живот, Александр Петрович спросил у фельдшера:

— Дежурная лаборантка здесь?

— Кровь надо сделать?

— И кровь, и мочу. — Доктор оставил Сашу и повернулся к Марии: — Страховой полис у девочки имеется?

— Богомольцы мы! — растерялась Мария. Она что-то слышала про полис, но что это такое, точно сказать не могла. Медсестра по весне ходила по дворам и всем что-то такое говорила, но Марии все некогда было узнать подробности. А потом она стала собираться в дорогу.

— Медицина у нас теперь платная, кто анализы оплачивать будет? — спросил врач.

— Может, не надо анализов? — испугалась Мария. — Вы просто скажите, какие таблеточки надо попить, мы вернемся домой и в аптеке купим! — попробовала она уговорить сердитого доктора.

— Таблеточки… — пробурчал он и сел к столу заполнять какую-то бумагу.

В комнату тем временем вошла девчушка в замызганном белом халате и велела Саше вытянуть палец. Доктор ждал новый взрыв плача, Но Саша перенесла процедуру на редкость спокойно.

«А девочка-то терпеливая», — подумал Александр Петрович и сказал Марии:

— Ожидайте!

Сам Якушев пошел наверх. Он практически не сомневался — у Саши был острый аппендицит, причем давность имел вторые, а может, и третьи сутки, и он, как хирург, прекрасно представлял себе, чем это может закончиться.

Он посмотрел на часы. До отхода автобуса оставалось час тридцать.

«Дима, наверное, уже вернулся, — подумал он. — Придется ему снова в операционную идти. Ничего, молодой еще, пусть учится, привыкает…» Дверь в ординаторскую отворилась легко, но там по-прежнему никого не было.

— Дмитрий Сергеевич еще не закончил? — крикнул он в глубину хирургического отделения.

— Не видела! — отозвалась медсестра из процедурки.

— Есть чистый халат какой-нибудь?

— Ваши все в стирке. Возьмите Бутыркина! Или мой! — хихикнула медсестра.

Якушев с отвращением накинул на плечи халат Бутыркина. Он не переносил на теле чужую одежду, пусть даже рабочую, и все свои халаты собственноручно метил у воротника кривыми стежками букв «А» и «П». Но сейчас выбирать было не из чего, и в халате доктора Бутыркина Александр Петрович вошел в операционную.

Старый аппарат искусственной вентиляции вонял газовой смесью как неисправный бензовоз. Анестезиолог сидел рядом с больным на неудобной табуретке, одним глазом наблюдал, как ходит вверх и вниз, дыша за больного, гармошка аппарата тридцатилетней давности, а другим глазом читал книжку. Операционная сестра, маленькая, юркая Лизавета Васильевна, поджав губы в ниточку, раздраженно перебирала на столике хирургические инструменты. Никто не знал, сколько Лизавете Васильевне лет, но сама она иногда с удовольствием рассказывала, как девчонкой была медсестрой во фронтовом госпитале. Сам Дмитрий Сергеевич, взмыленный, с залитым потом лбом, ожесточенно орудовал в операционном поле. Якушев подошел и, закрыв рот воротником халата, заглянул Диме через плечо.

— Что ты так долго?

— П-п-пришлось р-рану р-р-расшивать. — Дмитрий Сергеевич с детства заикался. В обычное время это почти не было заметно. Когда же он волновался, заикание происходило на каждом слове.

— Почему?

— Я у-уже н-на к-к-кожу с-с-стал ш-швы н-н-накладывать, а Л-л-л-лизавета в-в-вдруг г-говорит: «М-м-м-м-москита о-одного н-н-не х-х-хватает…»

Москитами назывались небольшие кровоостанавливающие зажимы.

— Так ты все назад расшил? Москит ищешь?

— Н-ну да! Н-найти н-не могу! У-уже все по третьему р-р-разу п-п-проверил!

— Слушай, может, ты его в желудок зашил?

— Ч-что я, д-дурак, ч-что ли? Н-нету там!

— А смотрел?

— Я п-п-прощупал. Н-не буду же я а-анастомоз р-р-рас-шивать!

Якушев, стараясь не дышать в рану, склонился над ней.

— Ну, покажи анастомоз!

Дмитрий Сергеевич показал. Соединение стенки желудка с двенадцатиперстной кишкой было выполнено безупречно.

Анестезиолог поднял голову от книжки и вопросительно посмотрел на хирургов:

— Долго у вас еще? А то у меня уже заднее место к табуретке пристыло!

Якушев посмотрел на операционную сестру.

— А что я могу сделать? — нарочито громко сказала она. — У меня перед операцией по счету было двадцать москитов, а теперь — девятнадцать! Считайте сами!

Александр Петрович подошел к столику, пальцем пересчитал все зажимы. Действительно, общее их количество было девятнадцать — четыре чистых, пятнадцать в крови — использованных на операции. Одного не хватало.

— Н-ну нет его в животе! Ч-черт его знает, куда он подевался! — От бессилия из горла Дмитрия Сергеевича доносились не слова, а какое-то птичье клекотание.

— В тазике смотрели?

Сбоку от операционного стола стоял эмалированный тазик, накрытый пакетом для мусора, куда хирург кидал испачканные марлевые тампоны.

— Сама не смотрела! Я под стол лазать не могу, у меня радикулит! — еще более сердито заявила Лизавета Васильевна. — А Машка смотрела. Два раза тазик вытряхивала! — Машка была операционная санитарка.

— А сейчас она где?

— В отделение усвистела. Все в отпусках, так она за троих работает!

Якушев вздохнул и поволок к себе металлическую мусорницу с педалью, стоящую у стены, довольно далеко от операционного стола.

— А в этой смотрели?

— К-как з-зажим так д-д-далеко м-м-может ок-к-казаться? — вытаращился Дима из-под маски на Якушева. Он стоял и не знал, на что решиться. В ране зажима не было, но и заканчивать операцию было страшно. Куда-то ведь должен был деться этот москит?