Ирина Степановская - На богомолье

Голова у Марии шла кругом. Саша была в реанимации, это означало, что пробудет она в больнице минимум неделю, а то и две. Сын Сережа оставался перед воротами монастыря под присмотром чужих людей. У самой Марии не было ни денег, ни крыши над головой.

— Нам негде остановиться, — робко сказала она, обращаясь будто не к суровой Анне Ивановне, той она боялась в глаза посмотреть, а словно к больничному потолку. — Нельзя ли нам с сыном где-нибудь при больнице, в подвале… или, может быть, в прачечной…

— Нельзя! Все тут будут заразу носить!

Анне Ивановне вообще-то было Марию жалко, но она не хотела и не могла пустить постороннего человека в больницу без разрешения свыше. Поэтому, чтобы отсечь лишние и ненужные просьбы, она выбрала для разговора суровый тон. И Мария поняла, что ничего не получится, повернулась и быстро пошла обратно.

«Раз не пустили в реанимацию, надо возвращаться к Сереже», — рассудила она, и в голове ее теперь, пока она шла, замелькали ужасные мысли: вдруг сын, не дождавшись ее, потерялся.

И действительно, придя на свой бугорок, она обнаружила только рюкзак, Сережи не было. Не увидела она его и нигде поблизости. Женщина с девушкой, которых Мария попросила приглядеть за сыном, были погружены в свои исступленные молитвы и не обратили на нее никакого внимания.

— Был где-то здесь, — вяло махнула рукой какая-то другая женщина в ответ на ее вопрос и отвернулась.

— Сережа! — закричала Мария, но никто не отозвался. Тогда кругами, на уже не гнувшихся от усталости ногах пошла она обходить ряды верующих в надежде, что сможет все-таки отыскать сына. И действительно, под единственным на всю округу ракитовым кустом она обнаружила двух мальчишек, ползающих, как слепые кутята, в пыли.

— Сережа! Где я тебя оставила? Что ты тут делаешь! — схватила она сына за руку.

— Мам, осторожно, не наступи! Мы очки ищем! — И каким-то чутьем Мария поняла, что в ее отсутствие, со скуки, Сережа затеял со вторым мальчиком борьбу, в пылу которой очки и были потеряны, но теперь благодаря этой неприятности у мальчиков восстановились хорошие отношения.

— Ух, мне и дадут за очки! — сообщил ей недавний Сережин противник, вытирая рукавом измазанное лицо.

— Как не стыдно драться в такое время! — только и сказала Мария сыну, сняла с ракитового куста зацепившиеся на ветке очки, которые никто из ребят до нее не заметил, и подала их ребенку, отметив на его лице улыбку ликования оттого, что пропажа все-таки нашлась.

— Мы пришли сюда молиться, а не драться! — только и сказала она в назидание и увела сына на их место.

— Молока хочу! С хлебом! — пробурчал в ответ Сережа и стал искать вокруг себя, чем бы заняться. Вскоре он нашел сухую травинку и стал гонять по ней муравья. Мария начала вечернюю молитву. Солнце уже садилось за крыши чужих домов, ноги у Марии гудели так, что казалось, боль от них отдается в голову. Свернувшись, как кошка, возле рюкзака, Мария легла. Сережа привалился к ее боку, и вскоре они оба уснули. А вокруг них еще устраивался на ночлег людской муравейник.

На рассвете стало прохладно. От травы поднялся туман. Сережка совсем сжался в комочек и старался угреться между широких материнских рук.

«Надо вставать, — сквозь рассыпающийся обломками сон подумала Мария. — Утренняя сырость для здоровья нехорошо». Она осторожно приподняла и посадила Сережу. Он, сонный, валился назад на траву как тряпичная кукла.

— Пойдем, сыночка, в больницу, — сказала Мария, но заставить Сережу идти было выше ее сил, и она взяла его на руки, как накануне несла Сашу. Сережа был мальчик уже большой, осенью должен был пойти в школу, поэтому голова его лежала у матери на плече, а ноги в дедушкиных штиблетах свисали ниже колен Марии.

«Ах ты Господи! Так и не удалось посмотреть мне икону!» — подумала она, проходя мимо все еще закрытых ворот монастыря и с завистью думая о том, что все, кто еще спал вокруг нее или уже начал пробуждаться, будут участвовать в утреннем молебне. Когда они вышли на дорогу, Сережа проснулся, слез с рук матери и угрюмо побрел впереди нее.

Анна Ивановна, фельдшер, тоже уже не спала — наводила порядок в своем кабинетном хозяйстве, проверяла, правильно ли заполнен журнал поступления больных. Взгляд ее невольно задержался на последней фамилии девочки Саши, пришедшей с матерью на богомолье, а угодившей в больницу.

— Издалека прибыли, километров двести пятьдесят будет, — покачала головой Анна Ивановна, закрыла журнал и переключилась на другую работу.

Вскоре в дверях показалась растрепанная, неухоженная голова Марии.

— Можно мне к дочке? — робко спросила женщина.

— Что ты, с ума сошла? Явилась ни свет ни заря! — замахала на нее руками Анна Ивановна. — Спит, должно быть, еще твоя дочка! Да и доктора пока нет. Александр Петрович, золотой человек, день отпуска из-за тебя потерял! Хотел вчера вечерним автобусом ехать, а задержался из-за твоей девчонки! Утром, сказал, приду, посмотрю ее и в девять часов уеду! Ты слышишь, что говорю? — прикрикнула Анна Ивановна, видя, что Мария смотрит на нее ничего не понимающими глазами. А у той снова все помутилось в голове.

«Опять надо чего-то ждать! Опять где-то сидеть, не видя Сашу, не зная, что ждет нас дальше…» Перед глазами Марии поплыли разноцветные круги. Чтобы не упасть, она присела на стул, стоящий в коридоре. Сережка быстро влез на соседний, положил голову матери на колени и тут же заснул.

— Ой, бедолаги! — вздохнула Анна Ивановна, высунувшись на секунду в коридор. — Ночевали-то где?

— Там. У монастыря, — неопределенно ответила Мария. Ей не хотелось жить, ощущать себя человеком, личностью, не хотелось быть никем, даже птицей. Об одном она мечтала — упасть перед иконой и раствориться во всеобщей любви и самой превратиться в любовь и унестись в этом состоянии далеко.

— С дитем на земле ночевала! Да креста на тебе нет! — рассердилась Анна Ивановна, зашуршала карманами своего халата, забренчала ключами от процедурки и даже два раза в возмущении хлопнула себя руками по могутным бокам. Но Марии было все равно, сердится эта большая женщина на нее или нет. «Только бы пустили к Саше! Только бы ей было легче!» — думала она. Почему-то Марии представлялось, что, стоит ей войти в Сашину палату, дочка моментально поправится и выбежит к ней навстречу, ясноглазая и белокурая, как ангелок. Сладкие слезы катились при этом видении по щекам Марии.

— На-ка вот, попей!

Мария открыла глаза. Прямо перед ней крепкая рука Анны Ивановны держала фаянсовую кружку с чаем, а на блюдечке лежали несколько карамелек местного производства.

— Благодарствуйте! Спаси вас Господь!

Вообще-то Мария не думала, что она хочет пить или есть. Материальные желания ее притупились. Но при виде горячего, дымящегося еще чая в кружке она поняла, насколько пересохли у нее горло, рот — и все внутри, вплоть да самого живота, и поэтому она взяла кружку с чаем и с наслаждением стала прихлебывать из нее мелкими глотками. Допив до половины, она с трудом остановилась. Конечно, она выпила бы еще кружки две, но надо было оставить Сереже.