Евгений Городецкий - АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА

– Ох и характер. Мне теперь нисколько не удивительно, что его жена выставила. Вы уж поверьте, это что-нибудь да значит, когда женщина с ребенком выставляет своего законного мужа. Это не просто так. Хо-хо, в наше время!

Зоя Ивановна спросила, не отрываясь от микроскопа:

– Эмма Анатольевна, а вы бы ужились с таким?

– Как Заблоцкий? Пфе, да мне если надо, я с чертом уживусь! С чертом-дьяволом!

– Вот видите! Значит, не всегда в мужчине дело… Так вот мы и путаем причину и следствие.

Эмма Анатольевна последней фразы не поняла, но вместо того, чтобы спросить, о какой причине и о каком следствии речь, подышала на кончик рейсфедера, почикала им у основания большого пальца левой руки, изящно как стекольщик алмазом, провела на чертеже линию и заметила с легким привычным вздохом:

– И путаем, и, страдаем, и нет нам ни днем, ни ночью покоя.

Тем временем Заблоцкий походил по коридору, приоткрыл дверь в комнату, где работал Михалеев. В давешнем разговоре он, Заблоцкий, пожалуй, сгустил краски, поддавшись дурному настроению: вытяжка в кухонной форточке обеспечит достаточную циркуляцию воздуха, кроме того, специфический запах газа в подполье всегда можно будет обнаружить и вовремя принять меры. Надо, пожалуй, успокоить старика…

Но Михалеева на месте не оказалось: его зачем-то срочно вызвали домой. «Что у него стряслось?» – подумал Заблоцкий. Вышел на лестничную площадку и, покуривая, снова загляделся в окно на голые деревья, на мокрый асфальт.

Мокрый асфальт, мокрый асфальт… А, это же маренго! Маренго – цвет мокрого асфальта. Декабрь, вторая половина…

Хотелось снега, морозца, чтоб деревья стояли в белом опушении, чтоб мальчишки подошвами раскатывали на тротуарах длинные ледовые полосы и сделалось бело хотя бы на земле – пусть глаза отдохнут от маренго, самого распространенного в городе цвета. Даже здесь, в краю слякоти, туманов и гололеда, случались в зимние месяцы деньки, когда выпавший в тихие ночные часы снег держался и утром, и до обеда, и целый день, а иногда и неделю. Правда, этот недельный снег выглядел не белым и даже не серым – палево-бурым, спекшимся, словно шлак. А было ведь время, когда Алька Заблоцкий, пацан среднего школьного возраста, свободно катался в городском парке с крутых уступчатых склонов на лыжах, на санках, и не только в зимние каникулы, но и в воскресные дни декабря, января, февраля… Десять лет минуло, не более того, а как все изменилось, и кто знает, что тому причиной: прецессия земной оси, парниковый эффект в атмосфере или влияние двух рукотворных морей-водохранилищ, взявших город в широкое полукольцо.

Увезти бы Витьку от этого гнилого климата, чтоб не киснул тут. Чтоб бегал румяный по морозцу, в хоккей гонял, приходил домой весь заледеневший – и хоть бы хны!.. Прозевали мальчишку. Все благие намерения – гимнастика, закаливание, плавательный бассейн – разбились о неуемный Маринин страх перед сквозняками, о слепую ее непреклонность: «Еще чего, рисковать здоровьем ребенка!» На прогулку Витька выходил укутанный, как кочан капусты, возращался мокрый, волосенки на затылке слипались от пота… Не проявил настойчивости, не захотел лишних скандалов, и вот сын не вылезает из ангин и дважды уже был на приеме у ревматолога. Марина – та все на гланды сваливает, поди переспорь. Вчера после работы зашел в садик, по обыкновению заглянул в окно, в их группу, чтобы белую Витькину головенку увидеть, подсмотреть, чем они там занимаются, а воспитательница руками развела – нету, дескать, и на горло показала… «Отять телемпатула», – так Витька в два года с виновностью в голосе повторял за родителями…

Сколько мы не виделись? Неделю, больше? Марина на мои визиты смотрит косо, но ничего, перетерпит. Зайду после работы. Надо книжку какую-нибудь купить, чтоб не с пустыми руками. Эх, лимонов бы парочку. На базаре – рупь штука. Да, лимон с медом – это Витьке сейчас самое то. Мед у них наверняка есть, да и лимоны – тоже, но у них это само собой, а то, что я принесу, – это совсем другое…

Два лимона – два рубля. Стрельнуть у двух человек по рублю или у одного человека – два рубля? Нет, два рубля не занимают, занимают трешку. Итак, программа-минимум – раздобыть трешку.

И Заблоцкий с рассеянно-небрежным видом пошел по коридору к площадке парадной лестницы. «С кистенем на большую дорогу».

Несколько слов о планировке здания. Обе лестницы – та, у которой Заблоцкий только что курил, и та, к которой он направлялся, были совершенно одинаковыми, только первая в левом крыле, а вторая – в правом. Но парадной считалась правая лестница. В правом крыле находился кабинет заместителя директора, бухгалтерия, отдел кадров, комнаты, где сидели ведущие специалисты ведущих отделов – рудного и угольного. А в левом – второстепенные отделы: буровой, гидрогеологический и лаборатории. Парадной лестницей пользовались сотрудники, работающие в правом крыле и в центральной части здания, «черной» – те, кто работал в левом крыле, и все опоздавшие.

Между площадками обеих лестниц по коридору – шагов сорок, и Заблоцкий не спешил их преодолеть. Он прикидывал: до получки два дня, следовательно, инженеры и мэнээсы на мели, ориентироваться надо на кого-нибудь из старших или на тех хозяйственных женщин, кто с обеденного перерыва возвращается с полной авоськой. Жаль, что Михалеев исчез, у него всегда при себе наличность имеется. Самое простое – попросить у Зои Ивановны, но у нее и так все одалживают.

Навстречу из-за угла, плавно кренясь на вираже, вышел упитанный мужчина респектабельной внешности – пробор, галстук с булавкой, манжеты, туфли с нежным скрипом. Лицо чистое, благообразное. Василий Петрович Коньков, старший научный сотрудник сектора металлогении, кандидат геолого-минералогических наук.

– Оу, Алексей! Рад тебя видеть. Осунулся, поблек как-то. Переживаешь? Ничего, ничего, все пройдет, как с белых, яблонь дым. Наука требует жертв, и путь к ее вершинам усеян терниями. – Он бесцеремонно оглядывал Заблоцкого выпуклыми черными глазами. – Твоя приставка еще функционирует? Слушай, дорогуша, у меня статью берут в сборник, и надо срочно сфотографировать два шлифа. А?

– Только через гастроном.

– Об чем речь? Хоть сейчас…

– Шутки шутками, Василий Петрович, но, кстати, о птичках. Вы мне трояк не ссудите? До зарплаты.

По лицу Василия Петровича промелькнула тень пренебрежительности, но он с готовностью извлек бумажник и, не таясь, раскрыл.

– Изволь. Пятерка тебя устроит? Мельче нет.

– Устроит, – сказал Заблоцкий. – Спасибо. – Он небрежно сунул бумажку в нагрудный карман. – А насчет шлифов – это вы с Зоей Ивановной договаривайтесь.

Ему очень хотелось при этих словах похлопать Василия Петровича по тугому брюшку, подпирающему изнутри добротный импортный костюм, но он ограничился тем, что пощупал, как на барахолке, рукав его пиджака.