Михаил Герчик - Отдаешь навсегда

— Я никогда не думала, что там будет столько любопытных, ну, не тех, кто пришел судиться, а просто любопытных, — негромко говорит Лида и смотрит, как Клавдия Францевна срезает цветы. — Каких-то бабок в платочках, старичков пенсионеров, каких-то достаточно молодых любительниц острых переживаний. Слушают сосредоточенно, словно повинность отбывают, активно: шепчутся, негодуют, только что не аплодируют. Оказывается, есть люди, которым суд успешно заменяет кино, театр. Это же на самом деле театр, Сашка, да еще какой! Где, в каком театре так выворачивают перед зрителями души, так обстоятельно копаются в самом интимном, куда посторонним даже в щелочку заглядывать нельзя, так щедро поливают друг друга самыми душистыми помоями… Каждый обвиняет в своих бедах другого, каждый хочет казаться лучше, чище, хотя бы в глазах этих болельщиков. Передо мной разводилась пара. Прожили вместе меньше года, а выплеснули друг на друга столько мерзостей, что обоих следовало бы держать в клетках. Как их можно отпускать к людям — вот что мне не понятно! Как их можно отпускать назад к людям, этих подлецов, если они год прожили вместе и не нашли друг для друга ни одного хорошего слова? Ну, расходятся люди, не без этого. Но не найти ни одного хорошего слова!.. Только грязь, одну лишь мелочную грязь… А ведь когда-то целовались, и сердца, наверно, обмирали. Хоть бы это вспомнили, хоть бы расстались как люди. Вот уж кому не завидую, так это судьям — всю жизнь копаться в человеческих отбросах! Наверно, надо иметь стальные нервы и железное сердце, чтобы не стать человеконенавистником.

Она говорит, и смотрит в окно, и сухо барабанит пальцами по подоконнику, а я ощущаю, как во мне набухает и прорастает, словно зерно в теплой влажной земле, боль, та самая боль, что завивается в зеленую и оранжевую спираль. Я уже немного отвык от нее за это время, и вот она снова запускает свои тоненькие красные корешки глубоко в меня, и каждая клетка тела наполняется пульсирующей болью. Нет, не зерно, целое дерево прорастает во мне и распинает меня на своих упругих ветвях, осыпанных сизыми заостренными почками. Почки лопаются, толчками крови отдаваясь в висках, и из каждой выглядывает красная шляпка мухомора с круглыми белыми пятнышками-веснушками.

Я представляю себе этот узкий зашарканный зальчик, длинный стол на возвышении, застланный зеленым сукном в чернильных пятнах, тяжелые кресла с высокими спинками и подлокотниками, ряды стульев, сколоченных планками — зачем, чтоб кто-нибудь не украл? — и отполированных до зеркального блеска задами, кисловато-затхлый, от скопления народа, воздух, широко раздутые, вздрагивающие в нетерпеливом ожидании ноздри тех, для кого чужое горе — бесплатное представление. Вот и еще одна скомканная, кривобокая жизнь прошла перед их прищуренными глазами, еще раз утвердила кого-то в мысли, что он не хуже других, нет, лучше, куда лучше — вон ведь они какие, бедолаги… А если кто-либо расходится сдержанно и благородно, они, наверно, недовольны, как зрители бывают недовольны бездарной пьесой и беспомощными актерами… «болельщики» на ристалище человеческих страстей.

— Все было гораздо проще, чем я предполагала, проще и как-то обыденней, — говорит Лида и отворачивается от окна. — То ли судья мне такой попался — толстенький, добродушный, нисколько не похожий на человеконенавистника… Знаешь, у него един глаз синий, а другой карий, интересно, правда?… То ли вообще не так страшен черт, как его малюют… Он меня еще до заседания вызвал, судья, расспросил, где учусь, как практика в школе прошла, чем родители занимаются. Будто так это важно, пятерка у меня за практику или двойка! Спрашиваю: «Это к Делу относится?» Говорит: «Еще как относится». Потом проштамповали: «Примирения сторон не достигнуто». Теперь — областной… а зачем? Зачем еще областной, спрашивается?… Ох, Сашка, никогда больше разводиться не буду, противная штука…

— Противная, — соглашаюсь я. — А поэтому знаешь что — пошли в кино. В «Авангарде» «Веселых ребят» крутят.

— Правда? — радостно восклицает Лида. — Ой, Сашка, как здорово!..

Я был бы, наверно, совсем другим, если бы когда-то осенью не удрал с Димкой с уроков за опятами и мы не напоролись бы на мину, сохранившую под железной шкурой сконцентрированную силу взрыва, — каким был бы я? Лежу, оцепеневший от бессонницы, пробую это представить, посмотреть со стороны на себя, неполучившегося, несостоявшегося, и невольно улыбаюсь: не зря когда-то считали, что бог сотворил человека по своему образу и подобию, — я тоже делаю новую выкройку с оглядкой на имеющийся образец. Получается веселый, неглупый, довольно симпатичный парень. Он увлекается поэзией, музыкой, спортом; определенно не филолог, а какой-нибудь инженер или конструктор, который в свободное время собирает транзисторы; любит шумные вечеринки, где можно поболтать, потанцевать под магнитофон, не размазня, но и не нахал — одним словом, нормальный гениальный парень. Что там у нас осталось от старого образца? Увлеченность поэзией и музыкой? Не жирно. Добавим сюда еще то, что Лида и одного часа и одного дня не была бы женой Кости Малышева и теперь не таскалась бы по судам. Это уже лучше. Постой, постой, голубчик, но ведь если бы ты был нормальным гениальным парнем, Лида вообще никогда не была бы твоей женой. Нет, совсем не потому, что «она его за муки…». Просто ты даже не знал бы, что она существует, ведь твой парень не собирается становиться филологом. Да ну, это просто чепуха. Мы могли бы познакомиться на каком-нибудь студенческом вечере или на катке, например. Прекрасно, именно на катке! Когда-то, сразу после войны, Данила в своей кузнице смастерил нам с Димкой самодельные коньки с загнутыми носами, вроде снегурок, и мы прикручивали их к валенкам веревками и гоняли по городу или цеплялись проволочными крючками за машины и летели так, что ветер обжигал лица и от страха дрожали коленки. Как мы мечтали с Димкой найти кошелек, полный денег, и купить на толкучке настоящие «канады» с ботинками — чего только нельзя было купить в ту пору на толкучке… Но кошельков никто не терял, и мы катались на коньках-самоделках, но теперь-то у меня шикарные коньки, и свитер пестрый, и шерстяное трико в обтяжку — не то время… И вот я бегу по кругу на своих шикарных коньках, и лед только взвизгивает под ними, и я вижу, что какой-то жлоб подставил девушке ногу. Она хлоп носом в снег, а я, конечно, подлетаю и бац этому жлобу по морде правой, бац левой! Он — драла, а я подкатываю к девушке, извлекаю ее из сугроба, беру под локоток: «Вы не сильно ушиблись?»- «Ах, что вы, совсем не сильно, но эти хулиганы…»-«Будьте уверены, этот к вам больше не подойдет. И другие тоже. Позвольте представиться — Александр Левашов, в просторечье Саша. А вас как в детстве дразнили?» — «Ха-ха-ха, какой вы остроумный! А меня зовут Лида Ракова». — «Очень приятно, Лидочка, вы ведь позволите так… запросто. Сами понимаете, двадцатый век, космические скорости…» — «Разумеется. Все нахалы и наглецы прикрываются космическими скоростями. До свидания». Да, что-то не склеился разговорчик, но знакомство-то состоялось! Можно же не фокусничать, а говорить солидно, сдержанно. «Простите, вы не ушиблись?» — «Нет, не очень, но эти хулиганы…»-«Да, развелось шпаны. Может, вы присядете, я вам конек подвяжу, а то ногу подвернуть можно» — «Благодарю, вы так любезны» — «Меня зовут Саша Левашов, а вас, если не секрет?» — «Лида Ракова». — «Очень приятно. Вы читали в последнем номере «Юности» стихи Евгения Евтушенко?» — «Разумеется, читала. Замечательные стихи, правда?» И пошло и поехало, и вот мы уже вместе в филармонию на концерты ходим и в театр, а вот уже на нашей свадьбе мои умные друзья умные речи произносят: «Ребята, желаем вам счастья!»- и ее папа-полковник хлопает какого-то типа по спине и уверяет, что тот стал бы хорошим солдатом. Нет, не полковником, конечно, — солдатом… Постой, постой, но ты исходишь из того непреложного факта, что знакомство состоялось. Но она могла в тот вечер не прийти на каток, и в филармонию, и в кино, и на ту вечеринку, куда ты пришел; по теории вероятности ты запросто мог ни разу за пять лет не встретиться с ней в каком-нибудь общественном месте и даже не столкнуться на улице. У тебя были бы другие девочки, и с одной из них ты бы… Стоп, стоп, нормальный гениальный парень, любящий то-то, увлекающийся тем-то, стоп, это мне не подходит. Мне ничего не нужно от тебя, если по теории вероятности или по какой-нибудь иной теории я могу не встретиться с Лидой и даже не столкнуться с ней на улице. Живи, парень, и катись ко всем чертям, потому что лично мне от тебя ничего не нужно. Только бы уснуть. Ох, и силен же ты, наверно, спать, длиннорукая зараза!