Николай Двойник - Повесть об одиноком велосипедисте

Продолжая тормозить (эффекта это почти не дает), я влетаю в карман, и сперва все идет отлично – одну за другой пролетаю с правой стороны стоящие на поворот машины. Только смущает, что они тоже стоят – как и машины на основной трассе; затем понимаю – сейчас зеленый тем, кто выезжает с моста.

Карман начинает заворачивать налево, и я вижу то, чего не мог видеть раньше – последней на моем пути перед светофором стоит большая грузовая машина с длиннющим прицепным кузовом. Сама машина стоит нормально, на нужной полосе, не прижимаясь к бордюру, а вот кузов, с трудом вписывается в дугу кармана – расстояние между ним и заворачивающим влево бордюром постепенно сужается, а впереди – исчезает совсем – кузов нависает над тротуаром и почти задевает светофор. Я несусь по сужающемуся клину, и впереди меня не ждет ничего хорошего. Что еще хуже – справа по бордюру идет доходящее мне до руля гофрированное металлическое ограждение. Если бы не оно – можно упасть набок. А так я оказываюсь с каждым метром все плотнее зажатым между двумя металлическими стенками, справа – гофры, слева на уровне плеча несется нижний угол борта кузова. Подумать о том, что будет после столкновения, я не успеваю – времени не остается – понимаю только, что ничего хорошего.

В последний момент я ложусь на руль, втягиваю плечи, инстинктивно стараясь стать меньше, ныряю под кузов, задеваю что-то металлическое, обжигающее руку, слышу непонятный звук, выскакиваю возле светофора, выворачиваю направо и через несколько мгновений оказываюсь на набережной.

Останавливаюсь. Не слезая с велосипеда, тупо смотрю на ободранную руку и как ножом срезанный с края руля пластик. Затем снова сажусь и еду несколько километров до сквера с памятником. Слезая с велосипеда, почти падаю – дрожат колени и не слушаются руки. Полчаса я сижу в тихом сквере, понимая, как мне повезло. Что под кузовом было высоко. Что у меня гнутый спортивный руль; а обычный там не прошел бы по ширине.

Я специально рассказал историю этого утра в подробностях, чтоб было видно, что при желании я мог бы заметить, как три раза меня словно предупредили или хотели отвести от опасности: вначале когда меня тянуло в сон и я собирался повернуть домой; потом когда меня облаяли собаки; и, наконец, на мосту, где стояла милиция. Но я ничего не заметил. Может, никаких предупреждений и не было, а весь этот ряд я выстроил себе в состоянии аффекта, автоматически крутя педали по набережной.

Все стало настолько искусственным, что я уже не уверен, участвуют ли еще коровы в производстве молока.

Я поехал за тросом для тормозов и решил выбраться в город.

Я остановился на бульваре. Всюду валялись сухие листья, а те, что держались на ветках, – по краям, как ржавчиной, были тронуты умиранием.

Каштаны болеют, заболевают, и, видимо, их вырубают к чертовой матери…

В тот момент мне показалось, что и люди, сидевшие тут, – тоже больны, тоже проржавели, если уж не целиком, то где-то по бокам. И на самом деле вряд ли им так уж хочется сидеть здесь. С гораздо большей радостью они бы посидели где-то еще. Но они тут.

И опять знал, что как бы ни кончился день, я буду пить и, может, чинить велосипед, слушать «Gotan».

Вечер. И тут мне стало смешно – все было именно так, как я представлял днем не бульваре: я был пьян, пытался чинить велосипед и слушал «Gotan».

Город продолжал расти. Застраивал пустыри, сносил старое и строил новое – выше, больше, вырастал за свои границы, застраивал пригороды, вырубал садики, сносил избушки в три окна с террасками и рос. Я уже не представляю, сколько живет человек в этом городе. И этого, похоже, не знает никто. А город растет. Сам по себе и за счет тех, кто приезжает. В поисках счастья, в поисках денег. Или оттого, что этого счастья и денег так много, что они уже не умещаются в маленьком Норильске и требуют больших просторов. Цены на жилье растут. Но желающих купить квартиры не становится меньше. Утром и вечером забито метро, автобусы, трамваи, троллейбусы, маршрутки и электрички. Но людей становится все больше. Утром и вечером, а часто и днем, стоят пробки. Но люди продолжают покупать автомобили. Может, когда-нибудь все это лопнет от перенапряжения и слишком большого количества всего. Но пока здесь становится негде жить, гулять, ездить. Я слышал, что некоторые уже уезжают отсюда, но в других городах ниже зарплата и не те условия жизни.

Я не скажу, что попал сюда случайно. Я знал, что в пятницу она работает до пяти и домой приезжает в шесть.

Вот на этом доме, что боком, в прошлом году висела реклама «Replay» – тоненькая изогнувшаяся девочка с голыми загорелыми ногами.

Когда мы расстались, я думал: нет, этого не может быть, все это не повод, чтобы разойтись, она понимает, что с другими у нее не будет того, что было у нас.

Я обрывал семена подорожника, смотрел вслед самолетику, пока он не потерялся. Она наверняка считает, что поступила тогда правильно. А я ни в чем не уверен. Единственное, в чем прав, – что ушел с работы. Если бы не ушел – не было бы этой травы, деревьев, тихого вечера.

Ходили люди, возили коляски с детьми. Мимо прошли две пары – молодые папы толкали коляски, один из них потягивал пиво, мамы разговаривали, и первый раз, глядя на семью с ребенком, мне стало тоскливо. Что-то в них было очень мирное, спокойное, устроенное. Одеты небогато, смотрят без наглости. Но в них есть правота, они правы в чем-то очень важном и чувствуют это и оттого спокойны и за сегодня, и за завтра, и за все дни до скончания века.

А Лены нет. Чувствую – нет ее. Уехала, или что-то еще…

Конечно, можно подождать и посмотреть, как зажгутся окна, но уже хочется ехать, тем более что до темноты еще часа два. Проезжаю еще раз мимо ее дома, во всем закрытость и отчужденность, и совсем не клеится в воображении, что сейчас она может выйти из подъезда… И дальше я быстро кручу педали – видеть эти дома, вывески – тяжело.

В тот день я проезжаю пятьдесят восемь километров и возвращаюсь домой другой дорогой.

Тогда на бульваре был еще один важный момент. Была середина дня, и на лавочке напротив сидели две женщины. Возраста среднего между молодым и собственно средним. Кругом много офисов, и время было самое обеденное, и явно, что и они были из разряда офисного планктона (или мелких офисных акулок) и просто сидели тут, устав от коллектива и лишних ушей, имея оставшиеся от обеда минут двадцать. На носу сентябрь, и я вспомнил свое желание искать к осени работу. Они миленько выглядели, там, на лавочке, и наверно у них был неплохой офис, столы, кресла, ковролин, компьютеры, факсы…