Николай Двойник - Повесть об одиноком велосипедисте

– …Как вас только разместить, не знаю. Вот что значит, папа, приезжать без предупреждения!

– Ты сама говорила: приезжай, когда хочешь… К тому же я звонил.

– Звонил! Надо принимать во внимание, что Светка любит мой телефон то в супе искупать, то в грядке зарыть…

Смешно.

– Хватит уже ржать! У меня живот болит. Светку разбудите! Тогда не до смеха…

Мы снова складываемся с Юлькой пополам.

– Ну ты смотри, опять ржут! Что я смешного сказала?!

Я не знаю, что она сказала смешного, умом я понимаю – ничего, но нам уютно и хорошо, и, наверно, можно смеяться надо всем.

– Будем рассуждать логически.

– Кто из нас летит в Ленинград… – подсказывает следующую фразу Юлька.

– Мама, молчи! Я ложусь в комнате со Светкой, есть большая кровать, для мамы, в той комнате – и диван на террасе, но там очень холодно будет спать.

(Наташа со школы называет Юлю мамой. Меня она тоже когда-то называла. Папой.)

– Я могу подвинуться, – заявляет Юля.

Я сначала отнекиваюсь.

Однажды мы уже спали с Юлей на одной кровати, во времена, когда они снимали скудную мебелью квартиру в Бутово.

В те зимние дни я считался бойфрендом Наташи, но она заснула беспробудным сном, заняв всю ширину своей узкой кровати, рано утром ей нужно было на работу. А нам с Юлей наутро было неловко друг с другом, хотя потом, тайком от Наташи, мы один раз встречались.

– Папа, ну что ты ломаешься? Лучше женское тепло, чем зимняя стужа.

На улице действительно холодно, над лесом поднимается невероятно яркая – смотреть больно – луна, пробирает озноб, и скорее хочется обратно в тепло. Я стою возле яблоневой гущи и не двигаюсь с места, смотрю на хорошо видимый в лунном свете пар от дыхания. Наташа очень легкий человек, хотя Сергей как-то обмолвился, что с ней тяжело.

Встаем поздно.

Пилю поваленные июльским ураганом березы. Вокруг бегает маленькая Света.

Обедаем под старыми яблонями в старой покосившейся беседке.

Идем на заросшее лесное озеро.

И делаем шашлык – я палю в темноте огромный костер. Он освещает снизу листья двух огромных дубов, горячий воздух шевелит их.

Наташа приносит маленький столик и коньяк.

– Мы здесь будем?

– Тут холодно. Это мама тебя велела снабдить, чтобы ты не скучал.

Приходит Юля, садится у огня и кутается в мою куртку.

– Юль, ты помнишь то вино в огромных бутылках, что мы покупали всегда у Наташки?

– Вино?

– Да, большие бутылки, на них еще всякие фрукты нарисованы.

Нам, как обычно, смешно до боли в щеках, мы веселимся, и маленькая Света цепляется то за Наташу, то за меня и не верит в счастье, что ее никто не гонит в кровать.

– Я посмотрю костер, – говорю я, обуваюсь на террасе, кроссовки – явный признак осени – внутри холодны, и выхожу на улицу. Слышится пронзительный голос Наташи: «Я сказала – марш спать!..» Света что-то возражает. Юлин смех.

Подхожу к двум дубам. Угли дышат и переливаются, иногда вырывается язычок пламени и что-то выстреливает. Шапкой поднимается тепло. Я сажусь на бревно и протягиваю над углями руки. «Ну что же, Леночка, ты не захотела быть со мной. И не надо. Видишь, как мне хорошо и весело тут. Пусть даже я никого здесь не люблю. В жизни надо научиться отделять ерунду от пустяков».

И все-таки мне больно. Раньше с ней было связано много надежд и глупых фантазий – про то, как мы живем вместе, проводим вместе вечера, готовим ужины, застилаем, кидаясь подушками, постель; я представлял себе наших детей – девочку и мальчика – как я играю с ними, придя с работы. Расстаться с ней – значило расстаться не только с прошлым, но и с будущим.

На крыльце открылась дверь, и Наташин голос громко спросил:

– Папа, ты где? Не замерзни!

Электричка останавливается, и я выхожу, подхватив велосипед, на платформу. На ту, с которой уезжал несколько дней назад в Кубинку.

Лето кончается. За домами садится размытое оранжевое солнце. Что дальше?

Приехала мать. Я застаю ее у себя.

– Дед очень плох, – говорит она.

И тут я понимаю, насколько отвык от людей.

Яуза зигзагом режет город от севера – по спирали через восток – к центру. От Сокольников до Таганки вдоль набережной идет бесконечный тротуар, по которому можно ехать, не обращая внимание на машины. Людей тут почти не бывает.

Я не спеша еду и думаю о Лене и мечтаю так ехать очень долго. Кручу педали и не замечаю усилий. Мне хочется, чтобы эта набережная не кончалась, а шла дальше, на юг, за город, и чтобы можно было ехать по ней, не думая об обратной дороге и что нужно возвращаться, ехать сколько хочешь. И уехать вслед за летом в теплые края, где можно и зимой кататься на велосипеде. Эти края как раз там, куда течет Яуза.

Лена.

Она очень изменилась за последний год.

И теперь снова пропала. Я звонил ей после той поездки. Что-то мне еще казалось не до конца решенным…

Почему все так поменялось за год? Что с ней произошло? Или что произошло со мной? Прошлым летом со мной была словно не эта Лена, а какая-то другая. И много всего тогда произошло, уже не рассказать…

Еще мы гуляли в Лефортово. Это уже по осени. Где-то в начале сентября, в субботу. Было холодно, и все были в куртках. Сперва ходили по парку, а потом сидели на большом поваленном дереве. Из-за облаков просунулось заходившее желтое солнце, и на какие-нибудь полчаса все стало теплым.

Во всем парке единственное дерево было желтым, то есть даже красным. Оно стояло над прудом, и мы смотрели на него. У Лены были холодные руки, и когда теперь я еду здесь, мне странно, что я таскал ее в такую глухомань.

Из парка мы шли старыми улицами мимо церквей и ликеро-водочного завода. Я совсем не знал тех мест, предполагая только направление, и там мы попали в еще один заброшенный скверик, где, стоя возле импровизированной конструкции, выпивали трое. Но само место было удивительно тихим и заброшенным. Иногда я боюсь, что со временем весь город сделают обустроенным и правильным и в нем исчезнут такие уголки. Впрочем, я надеюсь на русский характер, что милое ему запустение восторжествует.

Дальше шли вдоль Яузы, переходили ее горбатым мостиком… И кто знает те места, может представить, как там было безлюдно субботним вечером, как темнели в наступающих сумерках корпуса заводов, как зеркальна была река и как далеки зажигавшиеся огни.