Николай Крыщук - Кругами рая

Гринин плакал, счастливый оттого, что снова может плакать и что вместе со слезами из него выходит чувство заведомого, прирожденного сиротства. В ту же секунду он понял, что наконец стал свободен. Не потому, что мертвый отец не мог иметь над ним власти, а потому, что и мертвый – он любил его.

Алексей представил, как отец должен был обрадоваться тому, что автор расправился с Гриней. «Жалеют себя только бездарные» – его фраза. Теперь ни о каком возрождении Грини не могло быть и речи.

Вытирая слезы, Алексей продолжал путешествие по отцовскому кабинету. Коллекция авторучек с компасом, фонариком и часами. В них давно высохли чернила, часы стояли, стрелки в компасе бессмысленно подрагивали. Кусок отполированного розового мрамора. Почему-то отец им дорожил. Прутик, загнутый в виде посошка, на котором еще можно было прочитать слово «Sigulda». Память об их свадебной поездке с мамой.

В коробке из-под туфель, словно карточки в библиотечной картотеке, стояли конверты с письмами. Это были письма отца к маме. Значит, в какой-то трагический миг раздора, как полагалось у классических любовников, она их ему вернула. Алексей достал носовой платок и аккуратно стер мшистую плотную пыль.

Всю жизнь прожили вместе, откуда такая переписка?

Один конверт выделялся свежестью. Письмо было адресовано маме, но почерк чужой. Обратный адрес: Садовая улица, 2-е отделение милиции. Отправитель: Анисим Анисимович Штучка.

Разговор в трактире восстановился мгновенно. Так вот о какой сестрице говорил Анисьич! В детстве целовались… побрезговала… Оставалось прочесть письмо, но именно в этот момент в доме погас свет. Было еще не темно, можно попробовать без лампады… Он начал вынимать письмо, но в кабинет постучали, и со свечкой, вставленной в майонезную банку, вошла мама. Она поставила банку на стол и обняла голову сына:

– Ты тоже плачешь. – Не затягивая момент ласки, мама выпрямилась и заговорщицки улыбнулась: – Пойдем, я тебе что-то покажу.

Медленно пошла она в свою комнату, Алексей двинулся за ней, не забыв прихватить со стола письмо Анисьича.

Стены были заполнены картинами, в основном небольшого формата. От мигающего света казалось, что они подергиваются на месте и все это помещение страдает нервным тиком.

С одного из полотен мама сняла наволочку и поднесла к нему свечу.

– Это подарок для Гриши, – сказала она. – У него ведь скоро день рождения. Пока эскиз. Все остальные я забраковала.

Растерянный, испуганный или удивленный, улыбающийся человек стоял на краю леса, рядом с крыльцом дома. При подсказке в нем можно было узнать молодого отца, худого, буйно вихрастого, в расстегнутой до живота рубашке. Синяя гуашь вдоль стволов голеньких берез, серые тени веток, струящиеся по прошлогодней листве, белое, словно намелованное небо намекали на раннюю весну и вместе с тем почему-то напоминали больницу. «Может быть, это день выписки из больницы?» – подумал Алексей, пытаясь связать как-то прозрачный антураж с трактовкой лица. Письмо, засунутое в карман брюк, мешало ему сосредоточиться.

Не сразу заметил он в руках отца глиняный горшок, из дна которого живой лопастью лилось молоко. Вот в чем дело. Это момент происшествия. Горшок треснул, дно отвалилось…

– А там внизу ты, маленький еще. Я пока не сделала. И Гриша страшно испугался, что донышко углом могло попасть тебе в родничок. Страшно испугался… Мы тогда хорошо жили. В Песках…

Они сели на мамин диванчик, свечу поставили у ног, огонь потянулся ровно, дождавшись наконец покоя.

– С отцом мы в тот вечер хорошо разговаривали. Пили чай с малиной. Он все время улыбался, странно, правда, улыбался, ты знаешь, как когда какая-то мысль в нем зреет. И при этом говорит вдруг: «Дуня, улыбнись широко». Ну, это в смысле как раньше. Я так засмеялась.

– О чем он говорил? – спросил Алексей.

– Как? Да ни о чем. Обыкновенно говорили. Просил, чтобы я духи сменила – у этих резкий запах. А потом вдруг как закричит: «Любая фантазия…» Я ему: «Ты на кого кричишь? Скажи хоть». А он: «На кого, на кого? На себя. На кого еще человек имеет право кричать?» – «О! Это, – говорю, – у нас что-то новенькое». Вспоминал, как болел тяжело и я его выхаживала…

Алексей уже и забыл думать, что у родителей была своя история любви, большая часть которой прошла без него. Из намеков он знал, что отец увел маму от прежнего мужа, который был альпинистом и через год погиб. Кажется, сбежали они прямо из альпинистского лагеря, пошли, типа, собирать цветы и не вернулись, оставив в палатке свои вещи и деньги. Потому что любила мама отца со школы, и муж якобы про это знал. Был там еще в истории знакомый вертолетчик, но все равно оставалось неясным, как, почти голые и без копейки в кармане, одолели они тысячи километров. Алексей сбоку вглядывался в мамино лицо, пытаясь понять, вспоминает ли она сейчас об этой истории.

Наконец он достал из брюк конверт, свободной рукой обнял маму и тихо спросил, почти позвал:

– Мама, кто этот человек?

Едва взглянув на конверт, Евдокия Анисимовна опустила голову и в следующий миг посмотрела на сына почти вызывающе. Было ясно, что отвечать она не собирается.

– Это тебя не касается, – сказала она. – Где ты его нашел?

– Тогда слушай, мама. Говорить буду я. Это твой брат и мой дядя. Несколько лет назад он оказался без документов и просил тебя подтвердить…

– Он уголовник.

– Он просил тебя подтвердить, что он твой брат. Ты по каким-то своим соображениям этого не сделала, может быть, не поверила, не захотела, я не знаю. – Алексей старался говорить мягко, чтобы не вызвать лишней обиды. – Детский дом, в котором дядя жил после смерти вашего отца, а потом и его матери, сгорел вместе с документами. Для поездки на родину у него нет денег. Да и кого он там сможет найти? Сейчас у него беда, он в милиции, его обвиняют в том, чего он не совершал…

– Я же тебе говорила! А ты почему его знаешь?

– Он не совершил никакого преступления, но осудить беспаспортного человека легко. Поэтому… Какой у нас сегодня день?

– Воскресенье.

– Воскресенье?!

– Ты испугался?

Алексей взглянул на часы. Восемь двадцать. Ксюша начнет ждать его часа через два-три.

– Значит, так, мама. Завтра тебе надо ехать в милицию. Это довольно далеко. Адрес я сейчас напишу.

– Алеша, ты так говоришь…

– Мама, это не просьба. Мы должны это сделать, понимаешь? Лучше ехать с утра. Во всяком случае, имей в виду, последняя электричка перед перерывом уходит в одиннадцать тридцать восемь. Возьми все свои документы. Если зайдет речь о прописке, скажи, что мы пропишем его у себя.

– Ты так думаешь?

– А сейчас мне надо ехать.

– Куда? Ты оставишь меня здесь одну?

– Мне действительно надо. Прости. Завтра я приеду за тобой в милицию и мы отправимся домой вместе.