Николай Крыщук - Кругами рая

– Я, как бы это выразиться, сыскной литературный агент. Вам что-нибудь это говорит?

Ксюша промолчала.

– Собираю сведения о жизни других, в основном писателей, а потом пишу их биографии.

– Вы шпион?

– Вот-вот. Что-то в этом роде. – Алексей пожалел, что Ксюшиной реплики не слышал отец. Мало бы ему не показалось. А кто же тот в действительности?

– За собой вы тоже шпионите? – спросила Ксюша шепотом.

– Бывает, и за собой. Очень даже бывает. Но, скажу тебе правду, без особого успеха.

– И я за собой шпионю.

– Вот те раз! Зачем?

– А вы зачем?

– Не знаю, – искренне ответил Алексей, подивившись неожиданной сложности вопроса. – Привычка, наверное. Вообще говоря, довольно утомительная. Ну, и потом, я ведь пишу про это…

– А я шпионю, чтобы не повторять собственных глупостей.

– И что, помогает?

– Не очень, – басовито вздохнула Ксюша. – Все равно повторяю.

– Так и брось это дело! Живи как живется.

– Нельзя.

В своих коротких ответах девочка казалась старше и мудрее. Обычная аберрация, подумал Алексей, как в общении с собаками. Малодушие взрослого готово видеть в этом особого рода духовную дисциплину, наподобие той, что была у индусов и любила выражать себя в таинственных афоризмах, которые больше походили на императивы: кто действует, покинув привязанности, тот не пятнается злом.

– А вот Сальватор-р Тали ведь не был писателем, а тоже шпионил, – снова заговорила Ксюша и тем вернула в жизнь клонившегося уже к мистике Алексея. Хотелось бы все же знать, черт возьми, что она действительно понимает и о чем думает?

Алексей достал сигарету, закурил и, стряхнув первый пепел, спросил:

– Вы не против того, что я курю? Вам это не мешает? – Он подметил, что стал говорить полными литературными фразами, как на приеме у иностранца.

– Курите. Вы же у себя дома.

– Я не о том, – скрывая раздражение на самого себя, сказал Алексей. – Я спрашиваю: вам это не мешает?

Ксюша уже не слышала его, она снова занялась печкой. Он видел, как огонь мелкими перебежками передвигается по новым поленьям и все не может ухватить дерево.

Алексей загасил сигарету, подсел к девочке, взял ее ладонь с кочергой в свою и стал расталкивать поленья, которым было, очевидно, тесно. Огонь тут же вспыхнул, как будто ждал в засаде, и обдал теплом их лица. Обернувшись, Ксюша посмотрела на Алексея с восторгом.

– А вот, например, в книге Сальвадора Дали… Тебе все интересно? Вернее, не так: тебе там все понятно?

– Все, – уверенно ответила Ксюша.

– Любопытно. Я вот, бывало, затруднялся. А какое место тебе там больше всего запомнилось?

– Когда маленькие зеленые яблочки на голову сыплются, – снова переходя на бас, ответила Ксюша.

Алексей обнял Ксюшу и только на ее худеньких плечиках понял, какие у него большие и сильные ладони. Теперь он, напротив, пожалел, что у него нет своих детей. В этой власти над хрупким и доверчивым существом было что-то такое, чего никаким другим способом у жизни не добудешь.

– Знаешь… – сказал он и замолчал. – Когда твоя мама обычно уезжает в город?

– В воскресенье вечером. Всегда. Ей надо на работу.

– Я вот что придумал. Давай в воскресенье вечером, когда все уже будут спать, я приду к тебе и мы отправимся вместе путешествовать. Ну, нафантазируем себе путешествие. Разожжем самовар. Дым от него пойдет по всем кустам, как волны. И мы будем плыть по этим волнам и рассказывать друг другу о разных странах, мимо которых проплываем. А труба самовара будет подавать гудки бакенщикам.

– Самовары не гудят.

– Что за беда! Возьмем какую-нибудь дудку и сами будем гудеть, а он при этом будет дымить. Чаю себе заварим, печенья и сушек купим целый мешок. Далеко заплывем! Ты согласна?

– Да! – Ксюша ответила с легкой радостью, какой он в ней не подозревал.

– Тогда по рукам?

Алексей помнил это место в книге. Накануне у Дали произошло важное событие. В Кадакесе на него нахлынуло детство, он тут же взялся за новую картину: зеленый олененок с рожками цвета жженой сиены, кроличий профиль, причем глаз зверька оказывался одновременно глазом огромного пестрого попугая и все такое, в его духе. Он просыпался спозаранку и, не умываясь и не одеваясь, снова бежал к мольберту. То есть переходил из сна в картину, чтобы к вечеру картина снова перешла в сон. Иногда, напротив, мог сидеть часами и ждать, когда прогремит выстрел и мозг его сразит, как он выражался, «очередную жертву воображения».

Вдруг голова его начинала зудеть, он расчесывал кожу, под которой копошились разноцветные зонтички, кузнечики и головы попугаев. В те дни в первый и в последний раз в жизни у него случилась галлюцинация, и, таскавший до того охапками хворост к костру своего безумия, Дали принял решение остановиться. Опасные экспедиции в иррациональное надо было прекратить, тем более что оно успело поделиться с ним так щедро, что ему, как выяснилось, хватило на целую жизнь.

Но зеленые яблочки тут еще ни при чем. Дальше случилось следующее: у Дали начались припадки безумного смеха, которые сначала изумляли его друзей, потом прискучили им. Он перестал разговаривать, потому что, как только открывал рот, его начинал давить смех. Дали продолжал пребывать в припадке беспричинного смеха, когда к его дому подъехало такси и из него вышли Поль Элюар и его жена Гала, которой вскоре суждено было покинуть мечтательного сюрреалиста и стать женой сюрреалиста хохочущего. Характерно, что в их присутствии Дали похохотал всего один раз, и то недолго, а уже к вечеру завел «серьезную беседу» с Галой. При следующих встречах хохот, впрочем, стал повторяться, и он снова не мог вымолвить ни слова.

Будучи лишенным сильнейшего из орудий разгорающейся страсти – вербального, художник старался всячески услужить возлюбленной: подкладывал на тахту подушку, бежал за стаканом воды, несколько раз на дню помогал переобуть сандалии. И вот тут-то, что запомнила Ксюша, когда на прогулке руки Сальвадора и Галы ненароком соприкасались, художника пробивала дрожь и дождь мелких зеленых яблок («плодов моей любовной мечты») обрушивался на его голову. Безумие было усмирено любовью, закрепив договор в сюрреалистическом образе.

Скорее всего, девочка решила, что речь идет о настоящих яблоках, которые падали с веток, отвечая на дрожь влюбленного. Но можно ли, если подумать, считать это серьезной ошибкой?

Алексей схватил стоявшее у двери цинковое ведро, внутри которого успела выстроиться китайская пагода из паутины, и поспешно отправился к колонке. Затем, черпая ковшиком из ведра, он стал заливать огонь в печке, хотя там веселье было в самом еще и буквальном разгаре. Руки его обожгло вырвавшимся паром. Алексей отнесся к этому спокойно, как будто не только ждал, но и желал этого. В глазах его, наплывами, все явственней и ближе появлялось лицо Тани, вызывая во всем теле жар.