Михал Вивег - Ангелы на каждый день

Однажды утром он упал. Она не могла поднять его: он лежал в пижаме на их красивом ламинате экзотического дерева, она стояла перед ним на коленях, и оба ревели. В конце концов ей пришлось через балкон позвать на помощь соседку. Соседка, молодая русская женщина, действовала решительно, ловко, но, как только они из последних сил дотащили Томаша до постели и уложили его, она кинулась на шею Эстер и тоже расплакалась. Эстер даже утешала ее. С тех пор Томаш уже не вставал. Они стали пользоваться пластиковой уткой и бумажными подстилками.

Эстер переходит на противоположный тротуар и непривычно медленно, словно пытаясь обрести утраченное самообладание (у нее есть еще время, Иогана явится только через три четверти часа), идет мимо гимназии и заправочной станции к дому. Когда Томаш заправлялся, Эстер всегда оставалась в машине, но, как только он вешал шланг на место, она обычно выходила из машины и брала его под руку — ей нравилось вместе с ним идти расплачиваться у кассы (шутя, он жаловался, что из-за ее каприза он должен запирать машину). На ступенях, которые отделяют Эстер от застекленной входной двери, Томаш неожиданно оживает в ее памяти: он моет лобовое стекло автомобиля и улыбается ей.

Этот немилосердно реальный образ вобрал в себя самые даже мельчайшие детали: его небольшие усики, едва заметный шрам на лбу, катышки на черной шерстяной шапке, потертый рукав его лыжной куртки, грязная пена на окне и даже австрийская автомагистральная марка в углу стекла. Эстер ловит ртом воздух и сильно сжимает веки.

Карел закупает продукты в “Дельвите” на Будеёвицкой улице два раза в неделю, всегда утром, в перерывах между поездками, когда в магазине меньше народу. Паркуется он на одном и том же месте. И сегодня, как обычно, он держит в руке пресловутый перечень Марии: заглядывает в него, а потом на переполненной молочными продуктами полке отбирает нужные. Гахамел, Илмут и я возносимся над его тележкой, точно ангелы на барочной картине.

— Мы должны представить себе, что Сизиф счастлив, — по традиции предлагает нам Гахамел.

Карел, однако, счастливым не выглядит. Он укладывает в тележку четыре низкокалорийных йогурта, нарезку эдама, сыр “гермелин” и сметану light [22] Легкая (англ.). .

Ничего из этих продуктов он уже не попробует.

Список покупок написан Марией на белом листе формата А4 и вложен в файловую папку. На одной стороне листа компьютерным шрифтом Times New Roman набраны все продукты, когда-либо использованные Марией при готовке; оборотная сторона листа содержит не менее широкий ассортимент овощей, зелени, хозяйственных и аптечных товаров, причем точно в том порядке, в каком Карел проходит с тележкой соответствующие полки. Поэтому Марии уже не приходится два раза в неделю переписывать заказы — достаточно перед необходимым товаром несмываемым маркером поставить маленькую зеленую точку, которую перед следующей покупкой можно легко устранить смоченной в спирте тряпочкой.

Этого универсального перечня, как утверждает Мария, может хватить до самой смерти.

Женщины в магазине, заметившие оригинальный список Карела (а не заметить его трудно), единодушно находят Мариину идею потрясающей и даже гениальной .

Почти всякий раз кто-нибудь из них говорит ему об этом.

Но Карелу идея жены в каком-то смысле кажется ужасной .

Он .не отрицает, что это практично, но все равно он предпочел бы что-то менее заметное, пусть и не столь остроумное.

— В его сердце неудовольствие смешивается с любовью, — размышляет Гахамел.

Илмут идея Марии кажется прелестной . Она заявляет, что уважает мужчин, которые не дают своим женам таскать тяжелые сумки. Ее наивность подчас выводит меня из себя.

— Хотя Мария формально и благодарна Карелу, но в глубине души она презирает его, — объясняю я ей. — И удивляться тут нечему. Разве может импонировать жене муж, который делает покупки, рабски следуя напечатанному списку?

— А почему нет?

У меня ничем не оправданное желание помучить ее.

— Видишь ту девушку в желтой майке, Илмут? — спрашиваю я, указывая на красивую стройную девушку, выбирающую молочко для лица. — Через сорок лет она умрет в кондитерской в Лугачовицах от инсульта.

— Не выдумывай.

Илмут обращается к Гахамелу.

— Правда, он выдумывает? — улыбаясь, спрашивает она.

Гахамел гладит ее по волосам и печально качает головой.

Иогана как всегда пунктуальна, звонок раздается минуту спустя после двенадцати. Эстер и на сей раз отдает должное точности подруги. Она внимательно запирает квартиру (в прошлом месяце дважды оставила ее открытой) и сбегает вниз по лестнице быстрее, чем обычно, поскольку в новом тренировочном костюме чувствует себя не очень-то ловко. Предпочитая собственную ванную общим раздевалкам и душевым, она, конечно, уже переоделась. Эстер пробегает мимо почтового ящика — в его круглых отверстиях светится что-то белое. Это ей или Томашу? — мелькает мысль. Естественно ему все еще приходит почта. Сейчас Эстер относится к этому спокойно, но еще месяц назад его имя на конверте заставляло ее плакать.

Иогана стоит спиной к подъезду, на плече — объемистая сумка, которая оптически уменьшает величину ее зада. На указательном пальце Иогана вертит ключи от машины, наблюдая при этом за девушками из ресепшн (они в одинаковых розовых платьях с глубоким вырезом), но, заслышав быстрые шаги Эстер, с улыбкой оборачивается и слишком восторженно оглядывает ее прилегающий трикотажный костюм. Эстер подставляет ей для поцелуя обе щеки. Иогана единственная из ее друзей, с кем сейчас она может общаться. Разумеется, друзья не виноваты. Ей просто не хочется показываться им в своем нынешнем, измененном, виде. Опыт с умирающим отдалил ее от них, не переживших, к счастью, ничего подобного. Она никому не хочет быть в тягость. Не хочет осложнять друзьям жизнь. Они хотят развлекаться, веселиться, и это абсолютно понятно. С какой стати они должны грустить? Она так же боится их смущенного внимания, как и их случайного невнимания. Одно время она даже думала завести какого-нибудь домашнего любимца — но кошек она сроду не переносит, собаку нельзя целый день держать взаперти, а всякие другие звери кажутся ей недостаточно умными. Когда она представила себе, как сидит в пустой квартире с попугайчиком на плече, то сразу поняла, что любой зверек только усилил бы ее теперешнюю тоску. Что же ей теперь делать?

Она провожает Иогану к женской раздевалке, а сама по портику над потемневшим бассейном (сейчас, в послеобеденное время, он совсем пуст) направляется в гимнастический Зал. Поздоровавшись с тренером, проходит между искусственными пальмами к четырем тренажерам в задней части обширного помещения. Когда Томаш в этом же доме двумя этажами выше умирал, она ходила сюда по несколько раз в неделю. И сегодня она может легко перенестись мыслью на два этажа выше и увидеть его лежащим в постели перед включенным телевизором... Тогда она еще могла на час-другой оставить Томаша в квартире одного — потом уже приходилось чередоваться со свекровью (свекор с его нарушенной психикой в роли помощника был совершенно бесполезен). Ее собственные родители с самого начала были против того, чтобы она взяла Томаша из больницы домой, так что просить у них помощи ей не хотелось — из принципа, из гордости. Практически они тогда перестали даже общаться. Каждый килограмм, который она потеряла, ухаживая за Томашем, был доказательством их правоты. Она не должна так губить себя. У нее есть право на жизнь. Она должна жить! И так далее... Они являли собой голос разума . Но она не могла поступить иначе. Она должна была взять его домой. Она не знала, кто возложил на нее эту задачу, но ни на миг не сомневалась в ней.