Томас Мартинес - Он поет танго

Хотя ее любимый иногда исчезал на целые недели, Каталина ни о чем не беспокоилась. Она привыкла не задавать вопросов, скрывать эмоции и говорить ровно столько, сколько нужно. Тишина сделалась для нее невыносимой лишь однажды, новогодней ночью 1973 года, когда Каталина осталась одна в маленькой школе, застигнутая пыльной бурей, и, казалось, земля горела у нее под ногами. Через несколько дней она узнала по радио, что ее товарищ арестован при попытке захватить полицейский участок на проспекте Генерала Паса, в Буэнос-Айресе. Ей эта операция казалась безрассудной и отчаянной, однако девушка понимала, что люди больше не могут выносить произвола властей и поэтому действуют как умеют. Она уложила в холщовый чемодан свои немудреные пожитки, детские фотографии и книгу Джона Уильяма Кука «Перонизм и революция», которую знала почти наизусть. Дошла пешком до ближайшего поселка и села на первый автобус до Буэнос-Айреса.

Ты не можешь себе представить, сколько усилий приложили мы с Мартелем, чтобы выяснить все подробности этой жизни, рассказывала мне Альсира Вильяр в кафе «Ла Пас» двадцать девять лет спустя, незадолго до моего отъезда в Нью-Йорк. В те времена я встречался с Альсирой вечерами, около семи часов. Вот уже два месяца я жил в непригодной для жизни гостинице неподалеку от Конгресса. Жара и мухи не давали мне спать. Когда я шел в кафе «Ла Пас», асфальт плавился у меня под ногами. И хотя кондиционер в кафе поддерживал температуру точно на двадцати пяти градусах, жара и влажность оставались в моем теле на долгие часы. Не раз засиживался я в кафе, делая выписки для этого рассказа, до того часа, когда официанты начинали поднимать столики и мыть пол. Альсира, наоборот, всегда приходила в «Ла Пас» сияющая, и только иногда, уже с наступлением ночи, у нее проступали мешки под глазами. Когда я обращал на это ее внимание, женщина прикасалась к ним кончиками пальцев и говорила без малейшей иронии: «Вот оно, счастье старения». Она рассказала мне, что они с певцом открыли для себя историю Каталины, читая судебные приговоры, утвержденные тогдашней диктатурой, и хотя эта история мало чем отличалась от тысяч других, Мартель ходил как завороженный и несколько месяцев не мог думать ни о чем другом. Он проявил завидное упорство, разыскивая свидетелей, которые помнили о жизни Каталины на проспекте Корралес или в годы подпольной борьбы. Один маленький эпизод подводил нас к другому, рассказывала мне Альсира, и так на сцене появилась Виолета Миллер; мы добрались до ее прошлого, когда один из ее польских племянников приехал в Буэнос-Айрес судиться за ее большой опустевший дом. От племянника мы узнали, как все началось, еще в Лодзи.

Мы почти год бились над этой головоломкой, продолжала Альсира. В биографиях этих двух женщин было много общего. И Каталина, и Виолета были еврейскими девушками, попавшими в рабство, и каждая из них — на свой лад — перехитрила своих хозяев. Мартель полагал, что, если бы они проявили больше доверия друг к другу, рассказали о себе и обо всем, что им привелось выстрадать, возможно, ничего бы и не произошло. Но обе привыкли к вечному недоверию, они продолжали жить порознь, над Виолетой одержали верх страх и скупость, и лишь Каталине удалось до самого конца держаться с достоинством.

После нападения на полицейский участок, рассказывала мне Альсира, возлюбленный Каталины был осужден и попал в тюрьму Роусон, в Патагонии. В мае семьдесят третьего его освободили, однако спустя полтора года ему снова пришлось скрываться. Перон умер, оставив у кормила свою жену-идиотку и астролога, который рвался к власти, уничтожая реальных и вымышленных врагов. Именно в это время Каталина решила обзавестись фальшивым удостоверением личности — на имя Маргариты Лангман — и устроилась работать учительницей в городке Бахо-Флорес, где ей выделили комнатку без ванной. Она уже была беременна, и вскоре ей пришла в голову мысль вернуться в дом своих родителей, чтобы те о ней позаботились и позволили внуку расти в атмосфере домашнего счастья. Впоследствии эта буржуазная слабость стала казаться Каталине недобрым предзнаменованием.

Ее сын родился в середине декабря 1975 года. Хотя Каталина, поступившая в родильный дом под именем Маргарита, сама позвонила отцу и сообщила о рождении ребенка, он добрался до них только через неделю. Кажется, в то время, когда проходили роды, возлюбленный Каталины находился под водой в Рио-де-ла-Плата, ставил подводные мины с целью взорвать яхту «Итати», принадлежавшую старшим офицерам аргентинского флота. В течение января и февраля все семейство пряталось в уругвайском городе Колонья, в доме одного полевого командира, а в это время правительство Исабель Перон разваливалось на куски, и на них снова была объявлена охота. За это короткое лето в Колонье Маргарита испытала все радости жизни, отпущенные ей на долю. Ее любимый был рядом, они вместе фотографировались, смотрели на закат с берега залива и ходили взявшись за руки по улочкам старого города, толкая перед собой коляску с младенцем. Они вернулись в Буэнос-Айрес, когда военные, успевшие совершить свой кровавый переворот, расстреливали всякого, кого подозревали в неблагонадежности. Бывший школьный учитель оказался в числе первых жертв, это случилось в апреле 1976 года. Как только Маргарита об этом узнала, она оставила ребенка на попечение бабушки и вернулась в Бахо-Флорес. Она выбиралась оттуда, только чтобы поучаствовать добровольцем в самоубийственных покушениях, которые организовывали повстанцы.

Маргарита угодила в засаду четырнадцать месяцев спустя в баре «Овьедо» возле скотобойни, где была назначена очередная подпольная встреча. Как только девушка вошла, она поняла, что бар окружен военными, переодетыми в штатское. Маргарита побежала к бойням. Она хотела запрыгнуть в автобус и скрыться. Ничего не вышло: ее загнали в тот двор, где сейчас находится фармацевтическая компания, завязали глаза и отвезли в какой-то подвал; там Маргариту пытали и насиловали, при этом расспрашивали о ее половой жизни и о судьбе людей, которых она почти не знала. По прошествии многих часов — точнее Маргарита определить не могла — все, что осталось от ее тела, отвезли в место под названием Капуча, где каждому арестанту надевали на голову мешок. Там она как могла начала лечиться: по глоточку пила воду, которую ей приносили, и повторяла в темноте свое боевое имя: Маргарита Лангман, я Маргарита Лангман. Прошло несколько месяцев. Из тихих полунамеков других пленников девушка узнала, что, если она притворится сломленной и завоюет доверие своих палачей, ей, возможно, удастся бежать и рассказать о том, что с ней было. Маргарита составила признание, в котором отрекалась от своих идей, передала его морскому капитан-лейтенанту, а когда тот предложил девушке зачитать текст признания перед камерой, сделала это без колебаний. Этим шагом Маргарита добилась того, что ее направили на работу в лабораторию фальшивых документов, где изготавливались паспорта, ставились визы иностранных консульств, выправлялись новые документы на угнанные машины. Девушка терпеливо осваивалась с именами и званиями своих похитителей и собирала фирменные бланки с их факсимильными подписями. Она даже изготовила документы для себя и в некоторых из них проставила свое настоящее имя. Эти бумаги она всегда носила с собой в конверте для фотобумаги — поэтому никто его не открывал, боясь засветить содержимое.