Николай Дежнев - Год бродячей собаки

Глаза Захарии и Помпея встретились.

— Ах, этот! — Лениво махнул рукой полководец. — Я уже успел забыть. Что тебе в нем?

— Не гневайся на мои слова, Помпей, — иудей сжался, будто в ожидании удара, лысую голову втянул в плечи, руки сами собой сцепились в замок. — Я прошу тебя с ним поговорить. Думаю, Андрей согласится…

— Что?! — Помпей резко сел на ложе, с нескрываемым удивлением уставился на Захарию. — Ты не в своем уме, Версавий!

Иудей молча наблюдал, как вино из опрокинутого кубка тоненькой струйкой льется на армянский ковер белой шерсти. По цвету и консистенции оно напоминало кровь. Пятно медленно расползалось.

— Со мной Андрей говорить отказался, — продолжал Захария, как ни в чем не бывало, — зато мне удалось расспросить его последователей, людей, надо сказать, на удивление простых и искренних…

Помпей сидел, плохо понимая, что происходит и почему он должен слушать речи ничтожного иудея, но слова Версавия странным образом его завораживали.

— Легионеры изловили шестерых, а всего их человек двадцать-двадцать пять — тех, кто слушал его проповеди. — Взгляд Версавия обволакивал, речь лилась ровно, почти без пауз. — Среди них есть одна женщина, местная проститутка, лишь недавно примкнувшая к церкви. Так они называют свою отделившуюся от других общину. — Версавий поставил кубок на стол. — Поговори с Андреем, мой господин. Я никогда не давал плохих советов, и тебе не в чем меня упрекнуть.

Полководец колебался.

— Ты действительно служил мне верой и правдой… — начал он нерешительно, — но я не могу понять, что может сказать мне какой-то приговоренный к распятию раб…

— Не торопись судить. Эти люди молчат даже под пыткой, всячески жалея собственных палачей, но если соглашаются говорить, если считают это необходимым, то к словам их стоит прислушаться. Что-то подсказывает мне, что тебе Андрей скажет многое. Я могу его позвать, он ожидает в соседней палатке под охраной декуриона.

Помпей чувствовал на себе внимательный взгляд Версавия, как будто тот хотел его о чем-то предупредить. В невидимой глубине шатра открылась дверь, и ноздрей Гнея коснулся тонкий аромат розового масла: там, в алькове спальни, полководца ждала женщина.

— Хорошо! — Помпей повелительно махнул рукой. — Приведите! О чем я должен его спросить?

— Его не надо спрашивать, мой господин, главное — не мешать ему говорить. — Версавий вдруг улыбнулся. — Если позволишь, я буду тайно присутствовать при разговоре…

Не дожидаясь ответа, Захария шмыгнул в угол и сразу же растворился в густой темноте. Несколько минут Помпей сидел в одиночестве, глядя прямо перед собой на разлитое на столе вино. Трудно сказать, думал он о море пролитой в тот день крови или пытался предугадать, как сложится его судьба по возвращении в Рим, но только, когда дверь отворилась, полководец не сразу поднял голову. Не спешил и Андрей. В молчании рассматривал он сидевшего перед ним на ложе, погруженного в собственные мысли человека. Наконец, Помпей заговорил.

— Время позднее, — сказал он устало. — Если тебе есть что сказать — говори. Завтра ты окончишь свою жизнь на кресте.

Полководец откинулся на ложе, смежил тяжелые, будто налитые свинцом веки. Прилипчивая муха крутилась вокруг окровавленного лба пленника, пытаясь ее отогнать, Андрей с силой помотал из стороны в сторону головой.

— Как мне тебя называть? — спросил он, поняв тщетность своих попыток.

— Ты уже спрашивал, — зевнул Помпей.

— Да, но теперь я знаю, кто ты!

— Не думал, что для тебя это имеет значение! — ядовито заметил Гней.

Мужчина вспыхнул, кровь бросилась ему в лицо. Из своего угла Версавий наблюдал за смущением ессея.

— Значит, тебе уже кое-что обо мне рассказали! — Андрей бросил быстрый взгляд в темноту. — Уверен, этот гнусный фарисей Захария и теперь наблюдает за мной. Что ж, пусть знает — все равно это знание не пойдет ему на пользу! — пленный облизал разбитые, спекшиеся губы, было видно, что ему больно говорить. — Я, Гней, — произнес он с трудом, — я должен просить у тебя прощения. Нельзя убивать людей, кто бы они ни были, а я в порыве безумия убил твоих солдат. Прости меня, разум мой помутился, когда я узнал об избиении священников в храме. Мне теперь долго искупать этот грех. Прости!

Начав говорить, Андрей все больше увлекался, в словах его чувствовались жар и томление души.

— А ведь я сам учил, что основа веры — Его любовь к нам, что и люди должны любить и беречь друг друга. Там, в верхнем городе, сатана попутал меня, мне вдруг показалось, что с мечом в руках можно добиться высшей справедливости. И только когда руки мои дымились от крови, Господь ниспослал мне вразумление. В дарованном мне озарении я вдруг понял, что долг мой — искупить великий грех всех людей, за который Он предал иудеев в твои, Гней, руки, попустил тебе свершить святотатство. Мученичеством своим я должен заплатить за распри, за ложь и братоубийство, тьмой египетской навалившиеся на мой народ. Я должен сказать людям так, чтобы услышал каждый: Бог вас любит, живите, как братья, и вы будете спасены в веках! Повязка спала с глаз моих, я бросил меч…

Андрей вдруг пошатнулся, силы оставили его. Помпей жестом приказал дать пленному вина. Тот пил жадно, вино струилось по бороде, заливало белую, липшую к худому телу рубаху. Когда кубок отняли от губ, ессей улыбнулся:

— О тебе, Гней, я сегодня тоже думал… — В словах Андрея Помпею вдруг почудилось сочувствие. — Тебе надо раскаяться в содеянном. Какова бы ни была церковь, никому не дано входить в Святая Святых. У людей нельзя отнимать веру…

Полководец криво усмехнулся:

— Ты повторяешь слова друга твоего Захарии!..

— Возможно, — отрезал Андрей, — только вера у нас разная. Кто-то верит в божественный дух, кто-то поклоняется букве выдуманного человеком закона, но речь теперь не о том! Я силой, данной мне Господом, прозреваю, что народу иудейскому предстоят жестокие испытания. Будет он рассеян по всей земле, гоним и презираем, в то время как страну его станут топтать завоеватели. Иерусалим! Иерусалим! Я плачу и скорблю о судьбе твоей! Только новая церковь и истинная вера могут укрепить дух моего народа, дать ему в трудный час опору!

— И этому ты учил тех, кто шел за тобой? Мне говорили, они люди простые и недалекие…

— И здесь постарался Захария! — усмехнулся Андрей. — Конечно, они не изощрены в толковании Талмуда, как фарисеи, но сердца их открыты, а это главное…

Пленник хотел добавить еще что-то, но сдержался. В наступившей тишине было слышно, как тяжело, с присвистом дышит стоявший за спиной Андрея декурион. Помпей не спешил прерывать молчание, внимательно изучал греческий орнамент, вившийся по краю золотой тарелки. Вдруг резко вскинул глаза: