Маргарита Хемлин - Клоцвог

Марик рассматривал живопись вскользь, ему было не важно. Ему было важно то, что дочка помнила и старалась.

Бейнфест тоже смотрел. Он как юрист пристально вгляделся и строго спросил:

— Эллочка, наверху папа и мама. Понятно. А внизу, в море? Не понимаю кто?

— Миша и я. Он служит на подводной лодке.

— Марик, так Миша на флоте? Подводник? Ты в курсе, что срочникам-подводникам обязательно положен отпуск. Он сколько уже служит?

Марик без запинки ответил:

— Восемь месяцев.

— Так еще немного потерпите, и прикатит в отпуск. Ну, Эллочка, а что ж ты под морем делаешь?

— Я Мише помогаю. Я скоро буду пионеркой. А пока я октябренок, меня не пускают в лодку, там военная тайна, и я под водой. Миша вышел из лодки меня проведать и передать привет папе.

Бейнфест громко засмеялся. И Марик тоже улыбнулся.

Да. Говорили-говорили. Марик с Бейнфестом говорили наедине час в Мариковой мастерской. А про Мишу ни словечка.

И Эллочка хороша. Привет папе. А маме?

И Бейнфест тоже. «Ты в курсе, Марик». А я, что, совсем не могу быть в каком-нибудь курсе?

Я вынесла свой подарок. Просто из-за досады, я раньше хотела, когда все сядут за стол. Такое требует зрителей, это же искусство. Ну ладно.

Марик долго рассматривал часы, ходил кругами, легонько трогал, смотрел в лупу и прочее.

Бейнфест горячо одобрил и внес свою лепту:

— Мне перед самой войной Изя подарил шахматные часы. Тогда модно было — шахматы. Все такое. Они только-только наладили выпуск. Куда-то жена их засунула. Найду. Тоже, между прочим, можно считать, антиквариат. Двадцать восемь лет назад.

— Двадцать восемь — не антиквариат, — вступила я. — Это старье. Вы одними и теми же глазами смотрите на разные вещи, а нужно настраиваться, чувствовать.

Такие слова вырвалось у меня помимо воли. Я не терплю глупостей.

Бейнфест ответил примирительно:

— Конечно. Двадцать восемь лет — не срок. Я образно выразился. Я привык как адвокат в последнее время говорить образно. Я имел в виду, Майечка, что это историческая вещь. Со всех сторон историческая. Тем более с годами. Может, они сломанные.

Марик вставил слово:

— Если не жалко, Натан Яковлевич, отдайте мне. В крайнем случае, если они сломанные, я исправлю и вам обратно отдам. Мне очень интересно. Вспомню молодость. И дядю тоже. Так сказать, отдам долг памяти.

Бейнфест обещал принести — как подарок ко дню рождения, дополнительный.

На этот раз имя Миши не прозвучало. Но я точно чувствовала, Марик подумал о мальчике, как и я. Мы Мише такие часы не купили. Собирались-собирались, но в продаже не нашлось. А потом он бросил пионердворец, и идея пропала.

Троюродный брат Марика Боря Симкин с женой Раей подарили хрустальную вазу. Маленькую, но красивую. Немецкую или чехословацкую. Не новую — наверное, из комиссионки.

Товарищи с работы — Фима Слуцкер и Володя Лозбичев — принесли как презент набор немецких инструментов не знаю для чего, но очень редких.

Тетя неизвестно с какой стороны — Роза Ильинична Белкина — принесла фарфоровую статуэтку из своего дома: сидящая балерина, которая завязывает пуанты. Юбка из ткани, густыми оборками, поднята на колени. Очень красиво. Роза тут же рассказала, что статуэтку привез из Германии ее старший сын в качестве трофея. Я и без нее знала, откуда берутся такие статуэтки. Ими в каждом антикварном магазине были заставлены пара полок, и никто не брал.

Семья целиком — глубокие старики, но бодрые — Шнитманы Самуил Борисович, Римма Израилевна, их сын Юлий, уже пенсионер, инженер-метростроитель, его жена Марина Александровна — вручили набор из хорошего металла: шесть чайных ложек. Не серебро, я сразу поняла, но красивые, с голубой глазурью на черенках.

Жена умершего другого троюродного брата Марика — Жени Хлюбарака, Наталья Ивановна, принесла пиалы для чая — привезла из Самарканда, где побывала в командировке. По профессии она, как и ее покойный муж, химик.

Что подарил Бейнфест, расскажу позже.

Рассказываю про подарки, так как в подарках проявляется человек. Его вкус, его настроение. Я запоминаю все подарки. Всегда.

Мои часы стояли на почетном видном месте, и гости любовались без перерыва.

Эллочкиной картиной обнесли стол, и она получила комплименты по поводу таланта и способностей.

Все шло хорошо. Но тут Бейнфест на правах тамады провозгласил тост:

— Я хочу выпить за тех, кого сегодня с нами нет. Я как пожилой человек спокойно знаю, что жизнь — это исключение, а смерть — правило. Не надо грустить. Надо жить. И, как говорится: лехаим!

Многие громко сказали: «Лехаим!»

Кто не понял, тому шепотом объяснили. Но в основном обошлось без перевода.

Марик с непривычки сильно выпил и выступил с ответом:

— Вот именно, уважаемый Натан Яковлевич! Лехаим! Не буду перечислять всех поименно. Но в первую очередь назову сегодня своих папу и маму: Файмана Мойше-Янкеля Овсеевича и Файман Фиру Марковну; а также своих дядю и тетю, которые воспитали меня и дали путевку в жизнь, — Гальперина Исаака Шмульевича и Гальперину Розу Мотловну. Лехаим! Это я нам с вами, дорогие гости, а не мертвым говорю, только потому, что так положено. Но в то же время и им. Мертвые тоже живут — на том свете. И неизвестно, кому иногда на первый взгляд лучше. Прошу вас, хорошо закусывайте, потому что мы еще поднимем много тостов за разные случаи жизни. И еще я хочу предложить в этих же рамках, чтобы каждый встал и назвал имена-отчества своих родителей или других родственников, которых нет. Ну, лехаим всем-всем-всем! Давайте, кто первый скажет?

Юлик засмеялся и даже перебил Марика на последней букве:

— По паспорту называть или как? По паспорту — язык сломаешь.

— По паспорту, по паспорту. Как в тюрьме, — подхватил Бейнфест.

Все засмеялись.

Постепенно в ходе речи лицо Марика теряло цвет, и под конец он стал совсем белый.

Я вывела его и уложила на диван-кровать в другой комнате. Не раскладывала и постель не стелила, так как Марик не стоял на ногах. Вдруг обессилел от выпитого и сказанного. В общем, довел себя.

Инициативу Марика никто не поддержал, тем более после его позорного отхода. И правильно. Какая может быть мертвая перекличка в подобных условиях.

Мне пришлось доводить праздник до финальных аккордов: сладкое, чай и проводы.

На прощание Бейнфест, который выпил гораздо больше Марика, но опьянения наружу не пускал, обнял меня и расцеловал.

— Майечка, — говорил, — какая ты красавица! Береги Марика и детей. Не теряйте со мной связь. Я вдовец. У меня только работа, а я человек не общественный. А личный. Звоните. Я всегда на все руки помощник.

Я приняла его слова близко к сердцу.

Элла доедала оставшиеся пирожные, свалила все штук пять на свою тарелку и ела большой ложкой.