Марианна Гейде - Бальзамины выжидают

хомяками. Если называть их всякими именами, то это ничего не изменит. Они просто об этом забыли.

Через несколько дней колечко с золотым стразом куда-то девается. Лена подозревает Алёну, Алёна возмущена. Семьи их ссорятся, та и другая сторона глубоко оскорблены. В свою защиту Лена говорит: «Она всё время крадёт мои слова. Она крадёт мои слова». Старшие говорят: «Может быть, ты просто его потеряла». Лена повторяет: «она крадёт мои слова», как будто не замечая.

Вечером она долго не может заснуть. Душно, и марля, понавешанная на окнах от комаров, еле колышется. Лена сжимает кулаки и беззвучно повторяет: «ничтожество. Ничтожество. Ничтожество».

Вошёл, сутулый такой, весь как будто собранный из детского конструктора «Тело человека», причём набор был с брачком, так что коленей и локтей оказалось чуть больше предусмотренного. Проф. Т. вспомнил кстати из Эмпедокла: прежде органы людей и животных существовали сами по себе, как отдельные организмы, а после для каких-то своих целей объединились. Как попало, по принципу случайной комбинации, как же они в итоге оказались на своих местах? А это вот в итоге и начали называть «на своих местах», попривыкнув. Вошедший молодой человек был сотворён точно по Эмпедоклу, во всяком случае, производил именно такое впечатление.

Рассказывайте. Садитесь.

Молодой человек в точности последовал полученной инструкции, то есть сперва рассказал и только потом уселся на краешек стула, рассказ, впрочем, был недолог:

Слышу голоса.

Молодой человек на слова был явно скуп, считал, например, что форма глагола избавляет от необходимости употреблять личные местоимения.

Вот как. Очень интересно. — Профессору было ни разу не интересно. — И что они вам говорят?

Говорят нехорошее. — Молодой человек был верен себе.

Потрудитесь объяснить. Что такого нехорошего они вам говорят?

Говорят, что должен сделать одну вещь.

«Так мы до Страшного суда не закончим», подумал профессор. У него ещё было одно дело, с которым следовало разобраться как можно скорей, и другое, которое срочности не требовало, но было приятным. Он откашлялся, потому что думал, будто это придаёт людям внушительности, а ещё потому, что в горле скопилась мокрота.

Какую вещь?

Должен уничтожить одно существо.

Это уже интересней. Какое существо?

Неважно какое. Важно, что одно.

Человеческое?

Не обязательно. Собаку. Насекомое. Ребёнка. Вас. Себя. Не важно. Любое живое существо.

Тут профессору впервые за день стало интересно. Логика голосов была ему неясна.

И какой в этом смысл?

Молодой человек из конструктора оживился:

Стало очень много вещей. Новое появляется, когда старое не успевает умереть. Мир теснится и сплющивается.

Вот как? я так слышал наоборот — что мир разлетается.

Разлетается? Чёрта с два он разлетается. Вещи стали тонкими, очень тонкими, сквозь них уже можно видеть. Всё помещается на острие иглы. Там, на острие иглы, может разлетаться сколько угодно.

И что в этом плохого, разрешите узнать?

Что плохого? Скажу, что плохого. Воткнут в подушечку для булавок, узнаете, что плохого.

Профессору снова стало скучно. Он взглянул на девственно-чистую карту пациента, машинально отметил его возраст и род занятий и приготовился назначать препарат. Вдруг пациент придвинулся близко-близко, так что стал слышен дух дрянных сигарет непопулярной марки из его рта, клетчатой шерсти, лимонного мыла и бог знает чего ещё, вплоть до съеденной на обед полу- переварившейся полукотлеты, и поинтересовался с какой-то детской доверчивостью в голосе:

А если ничего не получится, кого выбрать?

Что не получится?

С этой затеей с лечением. Никогда не доверял. Может не получиться. Кого тогда выбрать? Вы бы кого выбрали?

А вы их не слушайте, да и всё. Говорят и говорят. Мало ли кто что говорит, вы же не всё делаете.

Всё, — грустно сказал молодой человек, — всё делаю.

И глаза его, большие, скользкие, с желтоватыми точками, испещрившими синевато-серую радужку, помутнели, как два зеркальца, приложенных к губам спящего.

Пока его молодой, красивый, во всех сферах жизни преуспевающий друг спускался в магазинчик в том же доме за фальшивым коньяком «Метакса» (где бы и нам такого раздобыть), Р. не знал куда себя девать, чувствуя свою неловкость тем сильнее, чем больше был уверен, что ни один человек и даже комнатное растение в данный момент не может её наблюдать. Например, собака. Большие и довольно уродливые кожаные тапки, заведённые, подозревал Р., специально для таких, как он, были откровенно велики человеку любого пола и возраста; медведи, что ли, к нему в гости ходят, размышлял Р., негодуя на свой идиотский и сразу какой-то попользованный вид. Пройду-ка я в комнату, решил он в конце концов не без опасения: гипотетические медведи прочно завладели его воображением и даже учредили в нём небольшой бастион и торговую площадь. Вошёл.

Какой жалкий! — раздался детский голос из угла. Р. вздрогнул: за небольшим детским столом с неубедительно изображённой наборной крышкой, сидела маленькая девочка.

Это вместо здравствуйте? — не очень-то и оскорбился Р. Он и сам был о себе примерно такого мнения.

Ненавижу говорить здравствуйте, — сказала девочка.

Что ты делаешь? — Р. решил сменить тему для разговора. Дети есть дети, подумал он, и ещё что-то всплыло из высокой литературы. И тут же сам себе вынес вердикт: «пошлость какая». Девочка имела перед собой густо исписанную тетрадку и текучую синюю ручку, это была тема для разговора.

Пишу роман.

И о чём твой роман?

Обо всём, что происходит. Сейчас о вас напишу, — и тут же склонилась над тетрадью, непомерно мельча. — Отвернитесь, — приказала девочка, заметив, что Р. щурится, пытаясь разобрать написанное, — люди не должны смотреть, когда на них пишут, иначе получится плохо. Пойдите, что-нибудь поразглядывайте. Какие- нибудь картинки. Видите, на стене. Это Андрея.

В это время за спиной заскрежетало и появился вышеупомянутый Андрей с «метаксой». Накинулся на интересное дитя:

Ты опять грубишь моим друзьям? я тебя поколочу в конце концов, вот увидишь.

А я тебя загрызу. Зубами загрызу, — мечтательно отозвалась девочка, не переставая писать. И несколько раз ещё повторила как бы про себя: «Зу-ба-ми. За-гры-зу. Ан-дре-я. Я.». Ей явно вкусно было произносить эти звуки.

И не зови меня по имени хотя бы при посторонних. Зови меня «папа», как все дети.

Они же не зовут тебя так.

Потому что они мне не дети.

Я тоже не ребёнок. Не ребёнок, не ребёнок.

Ты не ребёнок, а наказание.

«Наказание», — с удовольствием повторила девочка. Это слово ей, кажется, понравилось ещё больше предыдущих. — Я Наказание. — и немедленно записала в тетрадке.