Мухаммед Хайкал - Зейнаб

Уже три дня сон бежит от глаз Зейнаб. Как только ночь опускает свое покрывало, несчастная плачет во мраке, и вздохи ее нарушают тишину ночи. Она мечется в постели, ни на минуту не смыкая глаз. Если Хасан спрашивает, что с нею, она жалуется на мигрень или боли в желудке, уверяя, что к утру все пройдет. И правда, утром, в суете и работе, она забывается, но в часы одиночества горе терзает ее.

В этот вечер Хасан, поужинав, как обычно, поднялся к себе в комнату, не подозревая, что жена сидит в гостиной и не сводит глаз с платка Ибрахима. Он долго ждал жену, потом спросил мать, где Зейнаб, но та ответила, что не знает. Он терялся в догадках, где его жена может находиться в такой поздний час, когда люди, совершив вечернюю молитву, уже разошлись по домам. Потом удивление сменилось беспокойством. Хасан места себе не находил, не зная, что ему теперь делать.

Его раздражение возросло, когда наконец на пороге появилась Зейнаб. На его вопросы она ничего не ответила, ей не хотелось, чтобы муж узнал, где она предается воспоминаниям. Хасан настойчиво потребовал объяснить, откуда она пришла. Чем дольше молчала Зейнаб, тем больше он сердился. Он все повышал и повышал голос и наконец в бешенстве закричал:

— Говори, где была! Я ненавижу женское вранье! Говори, где была этим вечером, не то узнаешь, как поступают настоящие мужчины!

Что сказать? Что она сидела в гостиной? Он спросит — почему? Как ответить на этот вопрос? Придумать что‑нибудь, скрыть свою боль? Солгать? И это будет не та обычная женская ложь, о которой говорит Хасан. Она развеет его подозрения. А если он почувствует ее хитрость? Почему не сказать, что она была в гостиной и плакала? Тогда он может спросить, кто ее обидел…

И она решила молчать; пусть думает, что хочет, совесть ее чиста, ничего плохого она не сделала.

Но разве была ее совесть так уж чиста? Она улеглась в постель и погрузилась в сон. Страшные кошмары мучили ее. Она проснулась и не могла сдержать плач, ее душили рыдания. Легкий первый сон отлетел от Хасана, он прислушался к стонам и вздохам жены. Сердце его смягчилось, как будто Зейнаб своими слезами залила пожар его гнева, как будто эту мрачную тьму прорезал светлый солнечный луч. Каждый вздох Зейнаб как ножом ранил его душу. Он не мог удержаться и спросил:

— Что с тобой, Зейнаб?

Едва он произнес эти слова, как Зейнаб разразилась безутешным, отчаянным плачем. Слезы потоком лились из ее глаз, рассказывая ночи о ее тоске и страхах. Рыдания прерывались горестными стонами, хватающими за сердце. Хасан встал с постели, зажег лампу, подошел к жене, стал нежно и ласково гладить ее по голове. Он спрашивал, что с ней, говорил, что любит ее, он был убежден, что всему причиной — сорвавшиеся у него с языка грубые слова. Ведь его Зейнаб такая скромная, такая гордая, она ведь верна супружескому долгу?

Трудно человеку признать свою ошибку. И мы стараемся исправить ее, но не признаться в ней. Но иногда мы легко делаем подобное признание. Если мы любим друга всем сердцем, то не только готовы открыто признать свои ошибки, но и обвинить себя в таком проступке, которого не совершали, лишь бы успокоить любимого. В таком положении оказался и Хасан — теперь он опять поступил так, как тогда, давно, когда Зейнаб вернулась с рынка и он спросил, что она там делала. Сейчас он снова обвиняет себя в грубости, просит прощения. Но слова его только усиливают страдания Зейнаб. К горю из‑за разлуки с Ибрахимом добавляются укоры совести. Ей мучительно сознавать, что она не может отдать своего сердца доброму, ласковому мужу.

— Что случилось? Что с тобой, Зейнаб? Ну можно ли как ребенок плакать из‑за какого‑то пустяка? Ну перестань же! Я был неправ, Зейнаб. Даю тебе слово, это никогда больше не повторится. Ты же знаешь, что я тревожусь, когда тебя долго нет. Я беспокоился, что ты пошла на поле или еще куда, а сейчас по ночам так холодно. Ну не плачь же…

Вот оно что!.. Он беспокоился за нее, боялся, что ей холодно. Его огорчают ее слезы. О аллах, почему, когда ты судил отдать ее Хасану, ты не вложил ей в сердце любви к нему? Почему они не встретились раньше, когда она жила предчувствием встречи с любимым? Может быть, тогда она нашла бы в Хасане друга жизни и сделала бы его счастливым? Вместо того чтобы лить слезы и страдать, они радовались бы сейчас жизни. Можно ли упрекать ее, ведь она вела борьбу с собой, стремилась отдать сердце законному супругу. Напротив, можно только восхищаться ее твердостью! Она изо всех сил старается угодить мужу. Виновата ли она, что ее сердце не принадлежит ему и сейчас, как не принадлежало прежде? Не следует ли нам простить несчастную и обвинить во всем жестокую судьбу?

Если бы кто‑нибудь в этот ночной час увидел скорбное лицо молодой женщины, услышал в тишине ее горестные вздохи, он не мог бы не почувствовать сострадания. А если бы он заглянул в ее сердце и увидел, как жестоко борются между собой чувство и долг, то назвал бы ее не иначе, как смелой воительницей, сражающейся с жестокой и грозной природой.

Из глаз Хасана, когда он увидел, как страдает Зейнаб, потекли обильные слезы, не менее горячие, чем слезы жены.

Так проводили ночь эти супруги: он молча плакал, страдая за нее, а она терзалась мукой, не находя себе места, оплакивая свою несчастную долю и томясь каким‑то тяжелым предчувствием.

Потом Хасан приподнял Зейнаб за плечи, усадил, обнял ее и прижал к себе с невыразимой нежностью и теплом. Он ласково заговорил с ней — так мать говорит с больным ребенком:

— Не сердись, Зейнаб… Я не хотел тебя обидеть. Если бы я знал, что ты так воспримешь эти пустые слова… Посмотри, как другие сердятся на своих жен. Я не стал говорить обиняками, все высказал тебе в глаза, потому что знаю, какая ты у меня рассудительная, и поймешь, как я боюсь за тебя. Если ты собираешься пойти куда‑нибудь вечером, предупреди об этом…

Эти слова глубоко тронули Зейнаб. Ей стало стыдно, она чувствовала себя преступницей. Но желание оправдаться, свойственное человеку, смущение перед Хасаном побудили ее произнести:

— А если б я тебе призналась, что весь вечер просидела в гостиной, что бы ты на это сказал?

Хасан с недоумением посмотрел на ее заплаканное лицо. В гостиной? Почему же она не сказала об этом раньше? Что она там делала? Только его глубокое доверие к жене не позволило ему продолжать задавать ей вопросы. Он лишь упрекнул ее за молчание, а потом прижал к себе нежно и ласково.

Он еще долго утешал ее, говорил о каких‑то пустяках, пока она не успокоилась. Тогда он потушил свет и лег рядом. Он решил дождаться, когда Зейнаб уснет. Однако не прошло и минуты, как его самого сморил сон. А она по‑прежнему не могла сомкнуть глаз, ей было еще более тяжко, чем три дня назад. Она упрекала себя за боль, которую причиняет мужу, и клялась отдать ему свое сердце, пытаясь уничтожить в себе любовь к Ибрахиму. Но внутренний голос спрашивал ее: а ты сможешь? Она видела рядом своего возлюбленного, его спокойную улыбку, чувствовала руку, обнимавшую ее за талию, слышала шепот: «Я люблю тебя….»