Николай Дежнев - Принцип неопределенности

Серпухин застонал. Невозможность завтра утром лично поставить подпись под документом означала утрату вложенных в сделку денег! Всех! Всего того, что наскреб он по сусекам, что назанимал под гарантии собственности. Голова раскалывалась. Мысли путались. Не понимая того, что говорит вслух, Мокей бесконечно повторял:

— Ну, я покажу, я ему покажу!..

«Жизнь человеческая проходит в полнейшей неопределенности, и не потому, что не знает человек, откуда пришел и куда бредет — это бы еще полбеды, — сам мир, в котором коротать ему долгие годы, и тот остается для него сплошной загадкой. Поэтому, чтобы не потеряться во времени и в пространстве, люди и строят разные хитроумные теории, а потом подгоняют под них действительность и радуются своей сообразительности. Философы насилуют в бесплодных попытках свой интеллект, ученые суетятся, тычут в беззащитную природу приборами, представители искусства… эти вообще ничего не понимают — и так все вместе тащатся они безалаберной толпой от рождения к смерти. Хотя, возможно, это и хорошо, пусть себе развлекаются… — улыбался едва заметно апостол, меряя шагами тенистую аллею. — Лишь бы уразумели, что в созданном Господом мире есть всего две команды, и если не делаешь добра, то неизбежно приходишь ко злу. Впрочем, каждый из живущих это подспудно понимает, а то и точно знает, на чьей стороне в данный момент он ведет игру…»

Старик остановился, вытряхнул из поношенной кожаной сандалии попавший туда камешек.

«Тем не менее люди продолжают изо всех сил суетиться, — возобновил он свою прогулку, — рыщут в поисках куска пожирнее, словно стремятся наесться на всю оставшуюся жизнь, да еще и прихватить с собой впрок. Зачем? — Искренне недоумевая, апостол развел большими, жилистыми руками. — Разве есть такие, кто видел гроб с багажником? Разве понадобится людям в иной жизни накопленный ими скарб? Тут поневоле начнешь уважать насмехающихся над человечеством юродивых, а паче того тех упрямцев и безумцев, кто вопреки обстоятельствам жизни дерзает постичь цель своего прихода на Землю, прикоснуться к великой тайне существования в мире добра и зла…»

Святой отец провел в задумчивости жилистой ладонью по окладистой бороде, поправил подпоясывающую грубую власяницу веревку.

«А тайна сия велика есть! — нахмурил он седые, нависавшие над глазами козырьком брови. — В любом уголке Вселенной, в любой из ее галактик зло способно лишь разрушать, возвращая материю в состояние первобытного хаоса, в то время как добро, волей Господа, творит из хаоса разумный и упорядоченный космос и придает ему смысл. Что ж до эволюции человека, то это вовсе не дорога от колеса к космическому кораблю, а тяжкий путь от первобытного „Бог — чуждое и страшное“ до „Бог — лучшее, что есть во мне“. Его, этот путь, показал людям, взойдя на Голгофу, Христос. Этим путем рано или поздно предстоит пройти каждому, кто решится свершить в своей жизни восхождение. Велик не тот, кто много имеет, а тот, кто доискивается истины и работой собственной души взращивает свой бессмертный дух…»

Заслышав за собой легкие шаги, старик не спеша обернулся. Перед ним, боясь отвлечь апостола от размышлений, замер Транквиил, ангел среднего чина «Властей».

— Прости, святой отец, что посмел тебя потревожить!..

Старик улыбнулся, суровое иконописное лицо с глубоко посаженными ясными глазами разгладилось. Ласковые лучи солнца играли серебром его волнистой бороды и густых, до плеч, волос.

— Не стоит извиняться, Транквиил, я могу продолжить занятия после. Даже хорошо, что ты вывел меня из задумчивости, уж больно мысли мои нерадостны. — Апостол сделал движение рукой, как если бы приглашал ангела совершить с ним прогулку. — Видишь ли, я пытаюсь найти слова, способные донести до человека простые, но очень нужные ему истины, пытаюсь уже давно, однако без особого успеха… — Святой отец пожал широкими прямыми плечами. — Когда-то, в первые века христианства, мне казалось, что люди меня понимают, теперь же такое чувство, что я говорю с ними на не знакомом им языке. Боюсь, сам я в этом и виноват, поскольку растерял со временем дар убеждения, которым когда-то владел… — и, игнорируя протестующие жесты своего спутника, продолжал: — Да, Транквиил, это вполне возможно, хотя причина, скорее всего, в другом. Принято думать, что в древности человек был неразвит и примитивен, но на самом деле волна убожества накрыла людей с головой только сейчас. Если раньше они были темны — что, вообще говоря, сомнительно, — то хотя бы тянулись к свету, сегодня же потребность в самостоятельном мышлении у них напрочь отпала. Они говорят и думают навязанными им штампами, их мечты и устремления скудны, и, что особенно печально, то же самое относится и к человеческим чувствам. Очень скоро их без труда можно будет кодифицировать, и тогда уже не останется возможности достучаться до опустевших, покрывшихся коростой душ…

Внимавший каждому слову старика ангел восторженно хлопал огромными сияющими глазами. Апостол остановился полюбоваться бесконечно синим над верхушками деревьев небом, усмехнулся:

— Ас другой стороны, нам ли с тобой не знать, что все люди разные! Разные при жизни и очень разные после смерти. Тут, наверное, будет уместно сказать: разные в особенности. Не ради же собственного удовольствия для каждого из них мы создаем индивидуальные условия, соответствующие их религиозным представлениям и оставленной за плечами жизни, а уж назовут они их раем или еще как — это не наше дело. А каких трудов, — обернулся к Транквиилу святой отец, — каких трудов стоит подобрать готовой вернуться в мир душе подходящее ее судьбе тело!

Стоявший перед стариком ангел смиренно, по-церковному, сложил руки и почтительно кивал в такт словам кудрявой головой.

Апостол улыбнулся:

— Вижу, я тебя порядком утомил! Да и от дел, наверное, отрываю, не для того же ты здесь появился, чтобы выслушивать мои скорбные речи…

Возмущенный таким предположением Транквиил пытался было протестовать, но все же нашел возможным сказать кое-что и по существу.

— Святой отец, — произнес ангел, — прости, что предстал пред твои светлые очи и отвлекаю мелочами, но, как стало известно, настырные сущности из Департамента Темных сил опять затевают на Земле какую-то возню, а Нергаль…

На аскетичном лице апостола отразилось испытанное им удивление.

— Нергаль? Он что, все никак не угомонится со своими кознями?..

— Нет, святой отец! Зубами скрежещет, не в силах пережить последние поражения!..

Старик с удовольствием потер сухие жилистые руки.

— Да, облом ему вышел не по-детски! — и смущенно засмеялся. — Видишь, какой заразный у людей стал язык, так сам к губам и липнет… Ну, что еще там напридумывал известный шкодник?