Тьерри Коэн - Я сделаю это для тебя

Министр коротко поздоровался, сел рядом с Эриком, и эта близость с высоким лицом странным образом успокоила его. Министр слегка отодвинул кресло, чтобы видеть и подчиненных, и журналиста.

— Вы знаете, зачем господин министр попросил вас прийти? — спросил Борис Дебрюин.

Вступление Эрику не понравилось. С какой стати этот человек допрашивает его? Он собирался общаться с хозяином площади Бово и его секретарем по связям с общественностью, а попал на заседание суда, где ему задают абсурдные вопросы.

— Вы хотите сообщить мне важную информацию, — ответил он. — И касается она, конечно, личности заложника.

Дебрюин кивнул, давая понять, что журналист угадал.

— У вас самого есть какие-то предположения? — поинтересовался шеф Оперативного отдела.

— Конечно нет! — возмутился Эрик, с трудом сдерживая холодную ярость.

В этот момент в мозгу у него прозвучал сигнал тревоги. Как будто он солгал, проходя проверку на детекторе лжи. Солгал самому себе.

— Не понимаю, к чему все эти вопросы! — бросил он и немедленно пожалел, что взял такой тон.

Он не должен вести себя, как подозреваемый на допросе.

— Извините, был излишне резок, — сказал Дебрюин. — Я просто пытаюсь…

— …выяснить, не скрываю ли я чего, — сухо перебил его Эрик.

Дебрюин коротко улыбнулся, подтверждая правоту журналиста.

— Зачем бы я стал что-то от вас скрывать? — раздражился Сюма.

Борис Дебрюин посмотрел на своих людей, перевел взгляд на министра, как будто хотел спросить, может ли ответить на вопрос Сюма на этой стадии разговора.

— Дело в том, что вы… знаете этого человека, — сухо сообщил он.

Эрик нахмурился, но невозмутимости не утратил, ожидая подтверждения информации, которая не показалась ему совсем уж неожиданной, хотя и удивила его.

Дебрюин сделал знак Самюэлю Мерлю, тот достал из конверта три фотографии и протянул их Эрику.

На первом снимке был укрупнен кадр из последней записи.

— Наши специалисты отретушировали изображение, убрали бороду и придали лицу нейтральный вид.

Мерль положил на стол второй снимок.

— Вот что получилось. Так мы и опознали бездомного. Старый знакомый.

Он показал Эрику третью, последнюю фотографию. На ней было лицо более молодого мужчины.

Эрик все понял.

Вот что ускользнуло от него во время просмотра. Да нет, не ускользнуло — он просто не захотел посмотреть правде в лицо. Правде, отсылавшей его на десять лет назад.

— Узнаете? — спросил Дебрюин, и его глаза хищно блеснули.

— Конечно, — прошептал Эрик Сюма. — Это Даниель Леман.

Соломон снимает промокший плащ.

— Я доехал до центра Лондона, зашел в интернет-кафе и сделал то, что ты велел. Думаешь, этого достаточно? Эти люди проверяют свою электронную почту? Я накупил газет — все пишут о похищении.

— Я слушал радио и смотрел телевизор. Они знают мое имя.

— Ах так… Я тоже слушал, но ни черта не понял, слишком быстро лопочут. Французские газеты называют нас «неизвестной боевой группой» или «ударной группой». Нас считают наемниками. Ребятам это понравится. А что тот псих?

— Пришел в себя. Молчит.

Соломон привез пиццу. Он отрезает кусок и относит шейху, но тот отказывается. Мы едим молча. В воздухе еще висит напряжение. Дождь глухо барабанит по крыше и окнам, наполняя дом печалью, граничащей с отчаянием.

Мы включаем телевизор, чтобы посмотреть новости.

Главный сюжет всех выпусков — похищение. В первых кадрах показывают дом шейха. Сыщики работают за оцеплением, патрульные сдерживают зевак. Корреспондентка излагает скупые факты.

— Ничего не понимаю, — жалуется Соломон. — Переключи на французский канал.

Я щелкаю пультом.

— Гляди-ка, они получили фотографию! Шустрые, черти!

На экране появляется лицо шейха с приставленным к виску пистолетом.

— Менее часа назад похитители прислали этот снимок, — звучит голос за кадром. — Без комментариев. На нем отчетливо видно испуганное лицо шейха Фейсала, которого кто-то держит на мушке. Сначала следователи предположили, что акцию могла осуществить небольшая соперничающая группировка, но теперь мы знаем, что похищение, скорее всего, организовал вот этот человек.

На экране появляется мое лицо. Фотография была сделана год назад, во время торжественного ужина, на котором я председательствовал от имени агентства.

— Этого человека зовут Даниель Леман. Француз, два месяца назад потерял сына, погибшего во время взрыва автобуса номер восемьдесят три в Париже.

Я вздрагиваю, увидев лицо Жерома. Мой сын улыбается с полароидного снимка, сделанного на его последнем дне рождения. Снимок продал «Пари Матч» сосед, его сын был в числе гостей. После гибели Жерома я перестал читать газеты.

— По мнению соратников исламского проповедника, Леман мог действовать из мести. Следствие подозревало, что шейх Фейсал был идейным вдохновителем и заказчиком кровавого теракта, однако по сведениям, полученным из Скотленд-Ярда, обвинение против него не выдвигалось. Возможно, именно поэтому Даниель Леман и решил вершить правосудие сам. По некоторым данным, вместе с Леманом действовала группа боевиков, вероятно наемников.

Я слушаю, как чужой человек рассказывает о моей жизни лишенными эмоций словами, сводящими всю историю к перечислению фактов и дат, якобы имеющих значение, но думаю совсем о другом. О неизбежном бегстве.

Соломон кладет руку мне на плечо. Я принимаю это за жест дружеского участия, но он сжимает пальцы, чтобы я взглянул на экран.

Оператор снимает мой дом.

— По словам одного из соседей, — продолжает голос за кадром, — жена и сын Даниеля Лемана покинули свое жилище сегодня рано утром. Что им известно о действиях главы семейства?

— Реми все сделал, — успокаивает меня Соломон. — Они под защитой.

— Убил ли Даниель Леман шейха? — спрашивает комментатор и продолжает нанизывать один вопрос на другой, вызывая у меня головокружение. — Или взял его в заложники? А если так, с какой целью? Вот о чем в данный момент спрашивают себя следователи.

Дальше идет интервью какого-то английского полицейского, но я не слушаю. Выскакиваю из коттеджа и бегу, бегу, бегу. Останавливаюсь, почувствовав капли дождя на лице. Пусть смешаются со слезами и смоют черные мысли, недавнее прошлое и вернут меня в прежнюю, до кошмара, жизнь.

Соломон обмотал мне шею полотенцем и сунул в руку стакан виски.

— Слушай меня, — говорит он, — это к лучшему. Теперь легавые будут защищать твоих.

— Я поставил их в ужасное положение. Они такого не заслужили.

— Брось, Даниель, не рви себе душу. Я уверен, они тобой гордятся… И понимают, почему ты так себя вел, почему неделями не давал о себе знать, зачем сбежал от них. Теперь им точно стало легче.