Сулейман Файяд - Живой мост

Мысли мои возвращаются к прошлому, к тому далекому году, когда английская и французская армии оккупировали сектор Газы и намеревались передать его Израилю [18] Имеется в виду оккупация арабских земель в 1956 г. . Как раз в то время я и познакомился с Анваром. Быть может, он помнит наш разговор о добром семени, посаженном в каменистую родную землю. Семя проросло, набрало силу, превратилось в высокое раскидистое дерево. Корни дерева крепко сидят в земле предков, верхушка взметнулась в родное небо. Мощный ствол его — это наш народ; могучие ветви — руки его защитников, спелые плоды, которыми оно усыпано, — наши дети, целое поколение, новые жизни, идущие нам на смену. И взрастут эти плоды, питаясь соками почвы, которая обильно смочена кровью павших родных и друзей, любимых и близких, что впереди нас прошли по трудным и длинным дорогам войны.

Я бы, наверно, еще вспоминал и уносился мечтой в будущее, если бы не рокот мотора, заработавшего на высоких оборотах. Анвар подрегулировал подачу бензина и закрыл капот:

— Поехали!

— Да будет милостив к нам аллах!

В этот момент к джипу подошел подросток лет тринадцати — четырнадцати, не больше, но уже экипированный, как настоящий боец: через плечо переброшен автомат, рука на прикладе, на поясе две ручные гранаты.

— Разрешите обратиться? — отчеканил он точно по уставу.

— Говори! Можешь запросто, без церемоний.

Подросток встал, как принято по команде «вольно».

— А мне с тобой ехать, отец, или во втором джипе?

— Во втором, мой мальчик, — ответил Анвар. В голосе его звучали нежные нотки, каких я раньше никогда у него не слышал. — Наш и так слишком загружен боеприпасами.

Пораженный словами паренька, я смотрел, как он выпрямился, поднял руку в военном приветствии, сделал шаг в сторону и круто повернулся.

Джип, тяжело урча, выкатил на автостраду и помчался, обгоняя другие автомобили. Следом, не отставая, ехала вторая машина.

Я все еще не мог прийти в себя от изумления. Этот подросток, его по‑мальчишески тонкая фигура и не по возрасту строгое лицо… Ничего не понимаю! Когда успел Анвар заиметь такого сына, он же не был женат — это совершенно точно — и говорил, что не будет жениться, клялся, что обзаведется семьей только после освобождения родины. И вот тебе раз! Неужели нарушил клятву?! Не может этого быть! Клятвоотступник? Нет! Нет! Но боевой паренек — живое тому подтверждение! Ведь нельзя же, в конце концов, представить, что он незаконнорожденный! Такого нельзя допустить даже в мыслях, Анвар слишком порядочен. Возможно, мальчугану меньше лет, чем кажется в первого взгляда? Он боец. Становясь бойцами, мальчишки взрослеют удивительно быстро. Чувство ответственности и долга, трудности военной службы способствуют формированию человека, ускоряют его. Из вчерашних худосочных карликов вырастают настоящие великаны. Им светит живительное солнце свободы, солнце независимой родины. Разве можно их сравнить с теми, кто застрял в стоячих водах обывательщины, приспособленчества: все они не молодежь, а паразиты, вредные бактерии — куда им расти!

Прерывая мысли, в дебри моих раздумий ворвался голос Анвара:

— Ты женат?.. Сколько детей?

— Женат… пятеро: три сына и две дочери.

— Все переженились, — проговорил Анвар, растягивая слова, — растят детей. У Фуада, как и у тебя, пятеро, у Мухаммеда трое. У Фарида, я слышал, четверо. Друзья, так сказать, в золотых клетках. Один я гуляю на воле.

— Как, ты разве не женат? — спросил я, и, видно, столько было удивления в тоне моего Голоса, что Анвар ответил довольно резко:

— О чем ты спрашиваешь? Помнится, я говорил тебе, что женюсь только после освобождения. Я не привык бросаться словами. Это не по‑мужски.

«Уж не шутит ли он со мной? Не может ведь не понимать, какие думы меня одолевают. Почему не объяснит? Или ждет, чтобы я сам спросил его? Что ж, я не отступлю…» — пронеслось в моей голове, а с языка уже сорвался вопрос:

— Постой, как не женат?! Этот паренек только что назвал тебя отцом. Не так ли? Ты что‑то скрываешь…

— Ах, вот оно что… Совсем упустил из виду… Прости меня, это Хисам…

— Я не знаю, как его звать, — перебил я строго, — но вообще-то ты хорошо понял, о ком идет речь.

Анвар устремил взгляд вдаль, где тянулась линия горизонта. Улыбка, появившаяся было на его губах, исчезла. Он глубоко и прерывисто вздохнул. Я почувствовал, что задел застарелую больную рану. Мне стало не по себе, и я подумывал уже о том, чтобы извиниться, как вдруг он заговорил сам, словно выручая меня:

— Рассказ про Хисама длинный… Придется вернуться к тому времени, еще до нашего знакомства…

Видя, с каким трудом дается ему каждая фраза, я предложил:

— Может быть, ты поначалу расскажешь о себе, а потом поведаешь историю этого паренька. Он мне, кстати, очень понравился. Да и ты как-то весь преобразился, когда говорил с ним.

Анвар не отвечал. И если б не уверенные движения его рук, державших руль, можно было бы подумать, что он забылся.

— Если тебе тяжело или это тайна, то не надо… Спокойствие дороже. Мы побеседуем в другой раз.

— Нет, — прервал он меня. — У солдата нет и не может быть тайны от друга. Воспоминания словно бродяги. Нет с ними покоя. Передо мной будто разворачивается лента кинематографа. Хисам для меня больше, чем ты, больше, чем я сам. Он — продолжение меня, мое будущее: оно блестит в его глазах, повторяется в движениях, мужает и хорошеет. — Анвар рукавом обтер лицо (так я и не знаю, быть может, чтоб незаметно смахнуть слезу?). — Если б я мог плакать, я бы плакал от радости, — задумчиво добавил он. — Ну как не радоваться, посуди сам: мальчишка стал молодым бойцом революции! Принял на себя ответственность, на которую я бы в его годы, пожалуй, не решился…

Слушай мою историю! Она началась в городе Газе, примерно за год до первой его оккупации, в день вражеского артиллерийского налета. Непрерывный массированный обстрел длился более часа. Десятки людей были убиты, сотни ранены, многие дома разрушены, повреждены, уничтожена больница, что стояла на краю города. Особенно пострадал район улицы Омара аль‑Мухтара, прилегающие к ней переулки. Площадь, где автобусная стоянка, была покрыта изуродованными телами. В тот день я стал федаином. Нас много тогда впервые потянулось к оружию. Мы поспешили в военный лагерь, что расположен в роще на берегу моря. Месть звала нас в бой. Глазам представлялись картины сражений. Больше мы ничего не слышали и не видели.

Голос Анвара окреп, приобрел обычную невозмутимость и твердость. Он уже не дрожал, как это было, к моему удивлению, минуту назад. Рассказ лился широко и свободно.

— Помню, мы стояли, окружив начальника лагеря. Это было в казарме, в проходе между нарами. Мой друг Кемаль держал речь. «Пока мы безоружны, мы не сможем ответить ударом на удар, враг будет бесчинствовать, убивать, безнаказанно и много, будет радоваться своим победам и нашему позору, — говорил он, выражая мысли каждого из нас. — Пора разорвать тяжкие путы выжидания, томительного бездействия. Ждать нечего! Если нам суждено погибнуть, мы хотим умереть с оружием в руках. Дайте нам оружие!» — закончил он.