Баха Тахер - Любовь в изгнании / Комитет

Ты скажешь, Халид, но ведь я ничего подобного не делал! Я только говорил о разводе, о клубе, о шахматах! Да, но опасайся, сынок, встать на этот путь! Он начинается с «ты неправ», а приводит к «ты заслуживаешь смерти»!

Во власти этих мыслей я вернулся к письменному столу. Все это я напишу ему. Напишу, чтобы предостеречь, пока не поздно. Приготовил бумагу и ручку.

Но, постой!

Во всем этом недостает одного! Ты хочешь открыть ему истину, какой сам ее видишь. Хочешь быть, как всегда, честным с ним. Но ты ни словом не обмолвился о Бриджит.

Ты не сказал ему, что у тебя есть любовница!

Осмелишься ли на это?

Ты ведь признавался, что чувствуешь себя грешником, когда думаешь о Халиде и его чистоте. Но сам знаешь, что не можешь жить без Бриджит. И чувство греховности и любовь — искренние. Вина не отменяет любви, как и любовь не отменяет вины.

Об этом ты тоже напишешь?

Да, он должен знать все! Знать, чтобы думать, а потом уже прощать или осуждать. Главное, чтобы он думал!

Главное — знать, как это ему написать.

Несколько дней спустя Бриджит неожиданно пришла ко мне домой в полдень. Меня удивил продолжительный звонок и сопровождающий его настойчивый стук в дверь. Когда я открыл, Бриджит ворвалась со скоростью урагана и с пылающим лицом. Остановилась посреди комнаты и, сверля меня взглядом, гневно спросила:

— Что все это значит? Это ты проявил инициативу в отношении уроков?

— Какие уроки, Бриджит? Я ничего не понимаю.

Я попытался взять ее за руку, усадить, но она вырвала руку и так же гневно продолжала:

— Ты полагаешь, что мне нужна милостыня?

— Я не знаю, о чем ты говоришь. Объясни!

— Но упоминалось твое имя.

Меня начало охватывать раздражение:

— Кто упоминал мое имя? Успокойся, пожалуйста, и объясни все толком вместо того, чтобы говорить о какой-то милостыне.

Подчеркнуто медленно, напирая на каждое слово, она сказала:

— Твое имя упоминал арабский эмир, который хочет брать уроки французского языка.

— Эмир? — недоверчиво переспросил я. — Его зовут эмир Хамид?

— Ты думаешь, я запоминаю эти имена? Возможно, именно так его зовут.

Она наконец уселась в кресло, а я, пытаясь скорее осмыслить случившееся, снова задал ей вопрос:

— Как он тебя разыскал?

— Именно это я хотела узнать от тебя, — она не сводила с меня обвиняющего взгляда. — Помнишь, я говорила, что директор компании…

— Да, да, припоминаю… Он предложил тебе давать уроки французского в связи с тем, что туристический сезон заканчивается. Но тогда он не назвал имени человека, который хочет брать уроки?

— Нет. Сказал только, что этот человек богат.

Бриджит уже начала сомневаться в моей виновности и причастности к этой истории, тон ее изменился:

— Но если он бегло говорит по-французски, зачем ему уроки?

— Он говорит и по-французски?

— Ты этого не знал?

Я окончательно потерял терпение и рявкнул:

— Довольно! Я уже сказал, что не имею к этой истории никакого отношения. Эмира я видел всего один раз и в тот же день рассказал тебе об этой встрече.

— Да. Поэтому-то я и подумала, что, может быть, ты… Я ведь тогда пошутила насчет капиталов, которые он швыряет, и сказала, что не имела бы ничего против…

— Я не до такой степени глуп, Бриджит. И полагаю, что хорошо знаю тебя. Но что он говорил обо мне? Вспомни, это очень важно.

Но Бриджит вспомнила другое.

— Обожди, — сказала она, — если ты не говорил ему обо мне, то как он узнал о нашей связи?

— Он и об этом упоминал?

— Не в прямой форме, намеками. Он человек сложный, и понять его трудно.

Бриджит откинула голову на спинку кресла, закрыла глаза и устало произнесла:

— Я не выношу запутанных историй, я уже не выношу никаких историй.

Но я умолял ее напрячь память и вспомнить все, что произошло. Из сказанного Бриджит я понял, что эмир съехал из отеля — она ходила по адресу, данному ей директором компании, в большой дворец на горе, на другом берегу реки. По ее словам, она ни разу еще не бывала в таком роскошном и огромном дворце. Несколько слуг, один вслед за другим, провожали ее от входа до кабинета эмира. Она не ожидала, что он так молод и элегантен. Думала встретить старика в длинной белой рубахе с «шалью», как она выразилась, на голове. Ожидала, что он, как и тысячи ему подобных, наводняющих город летом, захочет выучить несколько фраз и выражений, необходимых, чтобы объясниться в магазинах и ресторанах. Но эмир, встретивший ее с отменной любезностью, разговаривал с ней по-английски и объяснил, что решил пожить какое-то время в этой стране, где говорят по-французски, и поэтому хочет поупражняться в разговорной речи и в письме. Он предупредил, что начинает не с нуля, он уже брал уроки французского, но не уверен, что овладел языком в достаточной степени.

Все это мало меня интересовало, и я нетерпеливо спросил:

— Но что он сказал обо мне, о нас? Это важно.

— Я же говорю, он изъяснялся полунамеками: спросил меня, интересуюсь ли я журналистикой, а когда я ответила отрицательно, упомянул, как бы к слову что у нас с ним общий друг-журналист. Я сказала, что, насколько мне известно, единственный наш с ним общий друг — директор компании, назвавший ему мое имя и адрес. Он согласился с этим и сказал, что именно от директора узнал о моем знакомстве с некоторыми местными журналистами, в том числе с его другом таким-то. Я проигнорировала намек и предложила начать урок, потому что он продолжается час, а мы уже много времени потратили на разговоры. Тут он слегка замялся, и оставшееся время мы посвятили исключительно французскому языку. Я вела себя с ним, как с обычным учеником: задавала ему вопросы по-французски, объясняла правила грамматики и выяснила, что он прекрасно владеет языком. Тут мне и явилась мысль, что за всем этим стоишь ты и, что эмир, упомянув твое имя, хотел, чтобы я это знала. Я разозлилась на тебя. Но ни о чем эмира не спросила. Продолжала урок, пока не истек час. Он поблагодарил меня и сказал, что свяжется со мной, чтобы договориться о следующем уроке. Я ничего не ответила и распрощалась с ним. Его секретарша, провожавшая меня до выхода, вручила мне запечатанный конверт. Я вскрыла его при ней и обнаружила внутри чек, знаешь, на какую сумму?

— Надеюсь, не на двадцать тысяч долларов!

— Для меня, — усмехнулась Бриджит, — это даже больше двадцати тысяч! Это сумма моей месячной зарплаты в компании. Я положила чек в конверт и вернула его секретарше, попросив поблагодарить эмира и передать ему, что я не заслуживаю никакой платы, потому что если он и нуждается в уроках, то преподавать ему должна не я. Он не начинающий, а для меня французский язык — не родной. Кто же меня так высоко оценил?

— Мой друг Юсуф сказал бы на это, что урок-то ты все же дала!