Баха Тахер - Любовь в изгнании / Комитет

— А какова тут его роль?

— Неважно. Но попытайся все же вспомнить, эмир говорил обо мне еще что-нибудь?

— Нет, я не дала ему такой возможности. Я хотела, чтобы он понял — я не желаю вести с ним никаких разговоров, помимо учебных. И он понял. Но как ты думаешь, чего он все-таки добивался?

— Ты не поддержала начатого им разговора, поэтому единственный вывод, который мы можем сделать — он хотел, чтобы мы знали, что ему известно о наших отношениях.

Бриджит пренебрежительно пожала плечами:

— Какая разница, известно — неизвестно? Я не возражаю против того, чтобы весь мир знал, что я тебя люблю. А ты?

— Ты заранее знаешь ответ, Бриджит. Знаешь, что ты для меня — весь мир.

— Так зачем же ему было извещать нас? Знаешь, что я думаю? Просто, он хочет продемонстрировать нам свое богатство. В нем есть нечто, что с первой минуты внушило мне неприязнь к нему, заставило сожалеть, что я согласилась на эти уроки. То ли его огромный дворец так на меня подействовал, то ли вызывающая роскошь, то ли его желание казаться очень дипломатичным и обаятельным.

По-моему, он не стремится казаться, он на самом деле очень богат, дипломатичен и обаятелен.

Возможно, поэтому он мне и не понравился. Я уже говорила тебе, что не люблю здравомыслящих людей, но все же предпочитаю их богачам. Вообрази! Все эти помещения и вся эта свита для обслуживания одного человека! К чему? И эти несчастные, живущие в лагерях арабы, фотографии которых печатают газеты! Почему бы ему не жить в доме поменьше и не отдать им разницу?

— Бриджит, — вздохнул я, — такие слова давно кончились, очень давно!

— Как давно?

— Быть может, со времен испанской войны. А в наше время подобные слова сделались стыдными, если не преступными. Спроси своего отца.

Бриджит улыбнулась:

— Мы с ним редко говорим об этих вещах, мы обсуждаем вопросы более серьезные. Сейчас он увлечен изучением голосов птиц! Ты можешь простить мне эту неуместную вспышку? — она глядела на меня умоляюще.

— Это ты должна простить мне, ведь я навлекаю на тебя неприятности, — ответил я с неподдельной грустью.

— Почему это я попадаю во всякие истории? — удивилась Бриджит. — Почему именно я? Ведь я прошу от мира только одного — оставить меня в покое. Разве это много?

Она снова откинула голову на спинку кресла и погрузилась в задумчивость. И хотя ее синие глаза неотрывно смотрели на меня, я чувствовал, что она меня не видит и не слышит. Она сидела, положив ногу на ногу и была способна пребывать в таком состоянии сколь угодно долго. Не знаю, сколько это длилось, но потом она тряхнула головой, очнулась и позвала меня:

— Эй, о чем я говорила?

Но на меня тоже что-то нашло, какое-то помрачение. В такие моменты я выбалтывал все, о чем молчал в остальное время, выкладывал прежде всего свои страхи.

— Бриджит, — прошептал я, — я знаю, хотя ты этого и не говорила, что, когда я убил ребенка, созданного твоей мечтой, между нами пролегла трещина. А другая трещина возникла из-за этого эмира. Ты хочешь только одного — чтобы мир оставил тебя в покое. Я же хочу лишь, чтобы моим миром была ты. Знай, Бриджит, что я — всего лишь страница в книге твоей жизни. Но ты — моя последняя страница, и если ее перевернуть, все кончится. Постарайся не переворачивать ее подольше. Пусть все идет своим чередом. Ты говоришь, что мы спаслись любовью. Не дай же миру снова погубить нас. Хочешь, я почитаю тебе стихи?

В твоем лице ничто не дрогнуло. Но я встал, достал томик моего любимого Пабло Неруды, сел с тобой рядом, обнял тебя и начал читать:

Это ты, Бриджит! Это тебя описал Неруда!

Я шептал. Я кричал. Но твое лицо сохраняло неподвижность маски.

Меня терзало желание узнать, чего же хочет эмир от Бриджит или от меня. Я вспомнил, что в последнее время нередко замечал в кафе, где мы встречались с Бриджит, одного и того же индийца. Он же попадался мне и возле моего дома. Я не придал этому значения, посчитал за случайность. Кому надо следить за мной?

В течение нескольких дней я пытался связаться с эмиром по телефону, номер которого взял у Бриджит, но бравшая трубку Линда неизменно отвечала, что его высочество отсутствует.

Не удалось мне дозвониться и до Юсуфа, чтобы узнать, есть ли у него какие-либо новости об эмире. Его все время не было на месте. Наконец, несмотря не нежелание лишний раз встречаться с Элен, я пошел в кафе. Там, в своем обычном углу сидел перед кружкой пива Бернар. Он помахал мне рукой, но Элен, которая как раз несла заказ клиенту, тоже сделала знак, что хочет со мной поговорить. Она быстро освободилась и подошла ко мне.

Вид у нее был хмурый.

— Прошу прощения, месье, — произнесла она, — но что такое вы сказали Юсуфу в тот день, когда мы с вами разговаривали? Что с ним случилось?

— А с ним что-то случилось? Извините, Элен, но я не знаю. Мне в тот раз не представилась возможность поговорить о вас. Разговор касался газеты, я сказал ему, что не могу участвовать в этом проекте.

Опершись рукой о стол, Элен недоверчиво смотрела на меня и с сомнением в голосе спросила:

— Это все?

— В общем, да. Еще мы говорили об эмире.

— Вы сказали Юсуфу, чтобы он вернулся к эмиру?

— Наоборот. Хотя я не властен приказывать ему. Юсуф сам решает, возвращаться или не возвращаться.

— После этого вы еще раз встречались?

— Ни разу. Я пришел сегодня увидеть его. У меня к нему серьезный разговор.

— Серьезный? — иронически хмыкнула Элен. — В таком случае, месье, ищите его у эмира!

Она хотела отойти, но я удержал ее за руку:

— Прошу вас, Элен, скажите, что произошло? Клянусь, я не видел Юсуфа с того дня, как приходил сюда. И он со мной не связывался. Но по вашему тону я понимаю, что случилось неладное. Что именно?

Элен посмотрела в сторону Бернара, потом долго глядела мне в глаза и наконец сказала:

— Я не знаю, месье, о чем вы беседовали с Юсуфом. Но после вашего ухода он покинул кухню и весь остальной день провел в своей комнате. А утром заявил, что идет к эмиру. С тех пор я его почти не вижу. По утрам он сразу же уходит к эмиру и возвращается поздно вечером.

Она снова насмешливо хмыкнула:

— А не можете ли вы объяснить мне, почему он перестал бриться?

Но тут ее позвал кто-то из посетителей, и я пошел к столику ожидавшего меня Бернара.