Питер Хёг - Дети смотрителей слонов

И вот поперёк дороги образуется баррикада из матерей с колясками, хипхоперов, из мужчин и женщин, которых никак не обойти. Их спины, обращённые к нам, излучают тепло и покровительство, а обращённая к нашим преследователям сторона всячески демонстрирует, что, если они ещё чуть-чуть продвинутся вперёд, у них будет возможность пережить историческое событие, а именно возрождение в Нёрребро смертной казни.

Тильте садится на место, Ханс щёлкает поводьями, и четвёрка вороных несётся вперёд прыжками кенгуру. Далеко позади я вижу, как наши преследователи тоже не снижают темпа, но теперь уже двигаясь в противоположном направлении — подальше от нас и расстрельной команды — назад, к останкам «БМВ».

Мы пересекаем какое-то шоссе и катим дальше по залитым солнцем улицам; поступок Тильте и всё случившееся так на нас подействовали, что мы на некоторое время забыли про маму и папу. Мы просто ужасно рады за Ханса и эту красавицу, а проезжающие мимо машины сигналят, поздравляя нас, и мы машем им в ответ.

Когда мы пересекаем большую площадь и въезжаем на бульвар, засаженный деревьями, певица говорит:

— Высадите меня здесь.

Достав из сумки спортивные тапочки, она надевает их, натягивает поверх зелёного платья свитер, повязывает на голову платок, тем самым ей удаётся несколько приглушить своё ослепительное сияние, но лишь ненадолго — слишком уж оно сильно, и вот что хочу сказать, — но пусть это останется между нами, — если бы я не поклялся Конни в верности до гроба и не считал бы, что разница в возрасте больше двух лет есть совращение малолетних, то был бы на волосок от того, чтобы запасть на неё. Уверен, что Тильте с Баскером чувствуют то же самое.

Так что теперь мы смотрим на Ханса.

Предположение, что Ханса может поразить какая-нибудь женщина, лишено всякого смысла, потому что он и так постоянно и всякую минуту не просто поражён, но совершенно выбит из колеи самим фактом, что на свете вообще существуют женщины. И тем не менее хочу сказать, что хотя я не раз видел его в совершенно идиотском виде перед какой-нибудь девушкой, но то, как он выглядит сейчас, не идёт ни в какое сравнение ни с чем предыдущим. Он погрузился в транс от самого первого впечатления, которое так важно для нас с Тильте, и превратился в какого-то плюшевого медвежонка, беспомощно уставившегося на смуглокожую девушку распахнутыми светло-голубыми глазами.

И тут Тильте берёт дело в свои руки.

— Как тебя зовут? — спрашивает она девушку.

— Ашанти.

И добавляет:

— Вы были великолепны.

— Мы знаем, — отвечает Тильте. — Теперь у нас есть два варианта. Первый предполагает, что ты будешь хранить наше великолепие в своём сердце, как драгоценную жемчужину всю жизнь до самой смерти.

Не знаю, почему Тильте хочется всё время возвращаться к разговорам о смерти, но так уж она устроена.

— А второй вариант? — спрашивает девушка.

— Второй вариант вот какой, — продолжает Тильте. — Ты возьмёшь у Ханса номер его мобильника. Потому что с такими поклонниками, как эта парочка, тебе очень скоро может понадобиться помощь.

Девушка по имени Ашанти смотрит на Тильте.

— Это охранники, — говорит она.

И достаёт свой мобильный телефон.

— Они похожи на тюремщиков, — отвечает Тильте.

— В том-то и дело, — говорит Ашанти. — Иногда невозможно отличить одно от другого.

Она говорит, и слышно, что где-то в глубине её идеального датского таится иностранный акцент — как будто в лесных дебрях Финё вдруг натыкаешься на кокосовую пальму.

Она записывает номер Ханса в свой мобильник. Встаёт, и все мы думаем, что вот сейчас она просто выпрыгнет из кареты. Но тут она целует Баскера, целует меня, целует Тильте, и под конец запечатлевает поцелуй на бездыханном теле Ханса, и этот поцелуй длится чуть дольше, чем предыдущие. Затем её спортивные тапочки касаются тротуара, и она исчезает.

Есть люди, которые, уходя, забирают с собой какую-то часть дневного света. Когда она покидает нас, становится как будто темнее, и тут звонит Бодиль Бегемот, возвращая нас к реальности, а вместе с тем и к мысли о том, что мама и папа исчезли.

Мы останавливаемся во дворе общежития Ханса, оно находится возле самого Фэлледпарка. Светит солнце, мимо проносятся машины, звонят колокола, люди покупают газеты и молоко в маленьком магазинчике рядом — в общем, повсюду бурлит жизнь. Но на душе у нас черным-черно.

— Они будут здесь через минуту, — говорит Тильте.

— Никто вас никуда не увезёт, — заверяет нас Ханс. Наверное, в каждом человеке живёт несколько разных людей, во всяком случае, в душе моего брата определённо живёт защитник. Он проявляется не часто, но если доходит до дела, что-то включается, и всё приходит в движение. Самый дорогой ресторан города Финё находится в порту и называется «Свумппуклен», и пару раз Хансу случалось проходить мимо вместе с одной-двумя девушками, которые вечно стремятся с ним прогуляться. Тут из ресторана выходят очередные трое или четверо молодых людей, которых вдруг посещает мысль, что блестящим завершением идиллических выходных на природе, среди исторических памятников и после замечательного обеда из пяти блюд с недурным вином могла бы стать резня нескольких аборигенов, а тут им на пути как раз попадается Ханс с девушками. Но в тот момент, когда они переходят в атаку, мой брат совершенно меняется. Застенчивый, добрый молодой человек, которого все мы знаем и любим, куда-то исчезает, а на его месте возникает стихийное бедствие — и вот уже парочка джентльменов купается в луже, ещё один валяется на велосипедной стоянке, а четвёртый очень быстро удаляется в облаке пыли.

Именно эта сторона Ханса сейчас и проявляется. Но Тильте качает головой.

— Нужно, чтобы ты оставался на свободе, — говорит она.

Тут все мы замолкаем, никто ничего не говорит. Все мы понимаем, что нам придётся расстаться и будет нелегко. Мы молчим, и в этой тишине меня посещают кое-какие мысли о нас с Тильте и Хансом.

Я ничего не имею против родителей, даже наших. Но если бы взрослым положено было сдавать экзамен, прежде чем им разрешалось бы завести детей, то многие ли выдержали бы этот экзамен, если честно? А если бы кто-то из них и сдал его, то с какой оценкой? Что касается наших родителей, то тут вот какое дело: хотя Тильте и утверждает, что в моём воспитании нет никаких дефектов, которые нельзя было бы исправить за пару лет в колонии для малолетних преступников и лет за пять у психотерапевта, мне всё-таки кажется, что если бы им и удалось сдать этот экзамен, то исключительно потому, что экзаменационная комиссия отнеслась бы к ним с состраданием.

Но с братьями или сёстрами всё как-то совсем по-другому, это трудно объяснить, и тут вот, сидя в карете, я вдруг что-то почувствовал. И, конечно же, Тильте в этот момент посмотрела на меня.