Костас Кодзяс - Забой номер семь

Клеархос залпом выпил коньяк. Отодвинув немного стул, он откинулся на спинку, чтобы Сотирис не дотянулся до его плеча. Возбуждение его все росло. Он хотел встать и уйти, но наконец улучил момент, когда Сотирис прервал свой монолог, и заговорил о пистолете. Он, мол, слышал уже давно… от приятеля Якова… что у Сотириса есть хороший шестизарядный… что он, мол, продает его…

Сотирис подскочил как ужаленный.

– У меня нет никакого пистолета! – возмущенно закричал он.

– Но я слышал от Якова…

– Когда он тебе это говорил?

– О, давно… Может, года два назад. Глупо, конечно сейчас просить у тебя пистолет, ведь прошло столько времени! Глупо, конечно, я понимаю… глупо… – растерянно твердил Клеархос – Ты, наверно, давно уже продал его.

– Я его выкинул, – сказал Сотирис. – Отломал курок разбил камнем дуло и зашвырнул пистолет в речку.

– Почему?

Нагнув голову, Сотирис по старой привычке потер затылок изуродованным пальцем. Он не ответил на вопрос Клеархоса и испытующе, с удивлением смотрел на него.

– Зачем тебе, Клеархос, пистолет?

Клеархос уже готов был оборвать его, чтобы он не совался не в свое дело, но смолчал. В раздражении он чуть не смахнул рукавом стакан с коньяком. Он сам не знал, что побудило его спросить:

– Когда ты убил его… Тогда, давно… ее мужа… что ты чувствовал потом, Сотирис?

– Я не убивал его. Нет, я не убивал его. Он был больной, я не виноват…

– Все говорят, что ты его убил.

Такой неожиданный оборот разговора взволновал Сотириса. У него внезапно побагровел шрам на щеке и шее.

– Я не виноват, я не хотел… И она знает это! Иначе я должен был бы исчезнуть… Так говорят все? До сих пор говорят? – Он запнулся, подняв на Клеархоса печальные и покорные, как у овцы, глаза, – А может, они и правы, – со вздохом закончил он.

– Ты, вижу, и сам не уверен. – Клеархос не сводил с собеседника пытливого взгляда. – Лучше бы ты был уверен, что убил его. Не так ли?

У Сотириса заблестели глаза. Над ним, недалеким и необразованным человеком, частенько потешались, так как он способен был поверить самым нелепым выдумкам. Но порой сознание вины порождает неожиданную ясности мысли даже у глупых людей.

– Да, так. Потому что тогда я спасся бы, – прошептав он.

– И я это говорю.

– Ты меня не понял, Клеархос. Я сказал – спасся бы.

Он так странно произнес последние слова, что Клеархос невольно вздрогнул. По лицу Сотириса он понял, что, будь у него такая уверенность, он покончил бы с собой.

Сотирис опустил голову и хотел по привычке потереть затылок, но удержался.

– Ну и чудеса! Подумай, какой мы завели разговор! – прошептал он дрожащим голосом. – Никогда, ни с кем па свете я так не откровенничал.

– Я тоже, – как эхо отозвался Клеархос.

Кофейня закрылась, и они вышли на улицу.

Некоторое время молча, втянув голову в плечи, шагали они в ночной тьме, стараясь согреться. Потом Сотирис снова начал рассказывать о Фотини. Краем уха Клеархос уже слышал эту историю. После пожара Фотини сняла прачечную у них во дворе. Она побелила ее, засыпала землей мусорную яму поблизости и перевезла свои пожитки. Через неделю появился весь забинтованный Сотирис. Когда Фотини не бывало дома, он, усевшись на каменной ступеньке, вступал в разговор с матерью Клеархоса или рябой женой Николараса. Иногда и Клеархос пристраивался рядом. Хотя он знал эту историю, сегодня ему показалось, что он слышит ее впервые. Он молчал, не перебивал Сотириса.

– Да, когда-то я стоял под ее окном и пел серенады, – продолжал Сотирис. – А потом как напьюсь да войду в раж… Подговорю приятелей пойти к ее дому и ору во всю глотку: «Ну, коммунисты проклятые, мокрого места от вас не останется!» И мы затягиваем «Великую Грецию». [33]Я знал, что она дрожала за своего мужа. Он был коммунист, и Бубукас наметил расправиться с ним. Однажды вечером мы швыряли в ее окно камни. На другой день я столкнулся с ней на улице. Она с презрением отвернулась от меня. Я рассвирепел. Схватил ее за руку. «Скажи своему муженьку, чтобы он не лез на рожон, а то наплачешься по нему», – предупредил я и сильно сжал ее руку. Она посмотрела мне в глаза и зло сказала: «Тьфу, продажная шкура!» Тогда я разъярился еще больше. Ну, думаю, покажу я тебе, гадина! Ночью с двумя приятелями мы сторожили на углу. Я ходил взад-вперед. В окне у нее горел свет. Подойдя поближе, я смотрел на нее. Она гладила. В ту минуту я ненавидел ее, вот тебе крест. Но она показалась мне такой красивой! Чудо какое-то! Она всегда кажется мне красивой и молодой. Даже и теперь, хотя прошло столько лет! Когда вдали показался ее муж, я крикнул приятелям: «Держите его!» Мы втроем бросились па пего в повалили на землю. Я с остервенением бил его, пинал ногами, пытался схватить за горло. Он закричал. Распахнулись окна и двери. Переполошились все соседи. Люди выбежали на улицу. Я испугался: в поселке жили сплошь красные, в, если бы мы попали к ним в руки, нам бы не поздоровилось. Пришлось отступить. Мы выхватили пистолеты и, удирая, стали палить в воздух. Но вдруг как из-под земли передо мной выросла Фотини. «Убийца!» – крикнула она мне вслед. Отстреливаясь, я в страхе крался по улицам. В полночь пробрался домой, точно вор. Как только я вошел, мой отец, теперь уже покойник, перекрестился. «У него горлом пошла кровь. Отвезли в больницу», – сказал он. А потом все время испуганно бормотал: «Поднявший меч от меча и погибнет». Я не обращал на него внимания, – разбитый параличом старик был умом тронутый. Муж Фотини умер через две недели. Она забрала покойника домой и всю ночь сидела подле него. Во время похорон улица была забита людьми. Я, спрятавшись дома, наблюдал из-за закрытой ставни. Держал наготове два пистолета. Вынесли гроб. Потом показалась она, вся в черном. Боже мой! Какая красавица! На секунду она остановилась и, подняв голову, пристально посмотрела на мое окно. Да, она, конечно, знала, что я стою у окна и слежу за ней. До конца дней своих не забуду ее страшного взгляда.

Голос Сотириса дрожал. В глазах его стояли слезы.

– Бедняк, Клеархос, родится слепым. И если в юности он не прозреет, так и останется слепым. Я был тогда молод, и меня привлекала удаль. Кроме того, у Бубукаса были связи, и я думал, что он мне поможет где-нибудь устроиться. Ничего не вышло. Если тебе не везет, сколько ни бейся, так и не повезет. У всех нас одинаково горькая судьба. Бубукаса убили в притоне во время драки. Какой-то шофер раскроил ему череп заводной ручкой. В поселке облегченно вздохнули. Я пошел работать на шахту. Годы шли. Все больше седых волос появлялось на моей голове. После смерти отца я жил один. Не женился. Сватали мне двух девушек, но, как только подумаю о свадьбе, сердце холодеет. Ее я встречал почти каждый день. Она знала, что я переменился, что все забыли о моих прошлых делах и уважают меня. Это, верно, еще больше ей досаждало. Едва увидит меня, кривит рот и отворачивается. Словно ей сатана явился. Вот тебе крест! Я не решался заговорить с ней. Однажды вечером, после конца смены, я нес забытые в забое кайлы. Когда выходил из второй галереи, столкнулся с ней. Она собирала угольную пыль, чтобы протопить печурку. Я хотел пройти мимо, но не выдержал – упал на колени, уцепился за юбку Фотини, потом схватил ее за руку. «Прости меня, прости меня, Фотини, я не виноват!» – бормотал я, обливаясь потом. Тут она вроде растерялась. Да, она, конечно, растерялась, потому как задрожала вся и не сразу оттолкнула меня. Но вдруг вырвала руку. «Убийца!» – прошептала она. Лучше бы она всадила в меня нож! «До каких пор… до каких пор, Фотини… такая пытка… Что ты хочешь, чтобы я сделал?» – «Накинь петлю на шею и удавись», – ответила она и поспешно ушла.