Себастьян Жапризо - Обреченное начало

Он думал о Пьеро, о тех временах, когда он, попрощавшись, смотрел Пьеро вслед и видел, как он, белокурый, кудрявый, уходит по тротуару.

— Как он умер? — спросил Дени.

— Подорвался на мине, — ответил ученик, — бух — и все!

— Что?

— Ну да, он играл с другими ребятами на пустыре, возле пляжа. Они все подорвались.

— Нет, не может быть! — сказал Дени. — Нет, нет!!! Не может быть, чтобы Пьеро так умер.

— Спроси сам, его родители придут на молебен.

— Да, — сказал Дени, — я видел объявление в вестибюле.

— Просто жуть. Я помню, как он охранял твои учебники, когда ты дрался.

И ученик ушел, оставив Дени наедине с воспоминаниями о Пьеро, своем лучшем друге, которому он один раз дал пощечину, который смеялся, когда они срывали уроки отцу Белону — единственное воспоминание о школе, которое будет радовать его позднее, вместе с воспоминаниями о волнующем нетерпении во время вечерних занятий, — потому что Пьеро был хорошим, очень хорошим.

Вот так. Его больше не было рядом с именем Дени, в списке с красными крестиками. И уже никогда не будет. Спустившись во двор, Дени не сможет больше никому крикнуть:

— Ты тоже там есть.

И никто больше не ответит:

— Я знаю, я туда попадаю каждый год.

Школьная жизнь входила в привычную колею, но теперь все изменилось. Начинается подготовка к занятиям. В первые дни всегда так. Выдадут новые учебники. Ученики будут вести себя смирно, не будут топать ногами на лестнице. В классе все передерутся, чтобы занять места как можно ближе к кафедре. В это время никто не перетруждается. В часовне, когда проповеди затягиваются и становятся слишком скучными, все будут притворяться, что внимательно слушают, преклонив колени. Но в действительности будут думать о том, где же этот тип сломал ногу, и попытаются присесть на краешек его скамьи, чтобы передохнуть. Начнут набирать хор, и префект будет выискивать хорошие голоса. Найдутся такие, кому не хочется петь в хоре, и они нарочно будут фальшивить. Но префект все равно их возьмет. Префект знает толк в хороших голосах. Те, кого запишут в хор, будут приходить на самостоятельные занятия по вечерам позже других и усаживаться на свое место с напускной важностью. Будут рассказывать остальным, что стали «любимчиками» воспитателя.

Каждый будет думать, что именно он — любимчик, и считать, что к прочим это не имеет отношения.

В первые дни учебного года всегда так.

Дени ходил по двору, перебирая в уме все, что изменилось. Дебокур ушел из школы. Рамон переехал с родителями в Америку. Жаки Рено обучался теперь по специальной программе. Его выгнали из школы. Префектом теперь стал худой и несимпатичный священник. Гаргантюа ушел. Отец Белон тоже уехал куда-то в Северную Африку. Все выглядело по-старому, но многое, как и сам Дени, уже никогда не будет прежним.

Воспитатель ходил на перемене по двору среди учеников. Дени посмотрел на него. Он ходил медленно, поддавая камешки носком ботинка. Он был молодой, невысокого роста с усталым, бледным лицом. Он не поднимал глаз и, как все воспитатели, прогуливался со скучающим видом. Дени показалось, что он слышит голос Пьеро — Пьеро говорит: «С виду он не вредный». — «Они все с виду не вредные, а вообще-то очень даже вредные», — сказал Дени про себя, отвечая Пьеро.

Когда воспитатель подошел к нему, Дени покорно остановился. Воспитатель поднял голову, и Дени поднял голову. Он усвоил это фокус уже давно!

— Это вы Летеран? — спросил воспитатель любезным голосом.

— Да, — сказал Дени, — это я.

Воспитатель покачал головой и отошел. Дени смотрел ему в след. Воспоминания нахлынули все разом. И чтобы они не ускользнули, он стал говорить сам с собой.

— Ну и что с того? — шепотом сказал Дени.

Дени недолго пробыл в школе. Директор, поставленный в известность либо услышавший краем уха о его авантюре, согласился подержать Дени несколько дней, пока его родители не примут окончательного решения. Он просил Летеранов не раздувать скандал, и почти никто в городе, за исключением директора, настоятельницы и родственников мальчика, не знал о том, что произошло.

Дени учился и спокойно ждал, что решат по его поводу. Он никогда не любил школу, а теперь — тем более. Здание столовой было снова реквизировано. Американские солдаты сидели на пороге, курили или болтали, но когда ученики спускались во двор, то на солдат не смотрели, потому что это были шумные варвары, пришедшие из другого мира, — говорили, что они давят людей грузовиками и нападают на всех, кто в юбке. Лучше всего такие истории рассказывал Косонье. Он знал их кучу, и каждый день его заставляли повторять их снова. Как и прежде над воротами развевался флаг.

Но для Дени в этом году все действительно изменилось.

— Ну и что с того? — шепотом спросил Дени.

Только через неделю после начала учебного года Летераны приняли решение. Им было нелегко это сделать. Они советовались со всеми членами семьи. Они пытались следовать разумной морали, которой придерживались. Главным образом они прислушивались к мнению директора. И вот как-то вечером родители, вернувшись вдвоем из школы, где они встречались с директором, сообщили Дени, что приняли решение.

— Мы любим тебя, — сказал мсье Летеран, положив руки на подлокотники кресла. — Мы хотим тебе только добра. Поэтому мы посылаем тебя в пансион. Ты не передумал? Ты хочешь снова увидеть эту монашку-расстригу? Ты упорствуешь?

— Да, — сказал Дени, — еще как упорствую.

— В таком случае, чемоданы собраны. Я договорюсь, чтобы за тобой приехали. Ты отправляешься в субботу.

— Как хотите, — сказал Дени, прислоняясь к стене.

— Ты будешь жить в другом городе, без нас, — сказала мадам Летеран, всхлипывая в кресле.

— Как хотите, — сказал Дени.

— Ты хотя бы мать пожалел, — сказал мсье Летеран, — ты…

— Он не способен, не способен! — сказала его жена. — Он рехнулся! И это все она, эта тварь, эта… эта…

Она зашлась в рыданиях, задыхаясь от горечи. Мсье Летеран поднялся.

— Из этого пансиона ты выйдешь только тогда, когда сдашь экзамены на бакалавра.

— Как хотите, — сказал Дени.

— И — если потребуется — никаких каникул.

— Как хотите, — сказал Дени. — У меня еще остается время для нормальной жизни. Я буду ждать, сколько придется. Теперь это не вопрос лет, это вопрос жизни.

— Вопрос жизни! Такого я еще не слышал!

— Он рехнулся! — сказала мадам Летеран. — Рехнулся!

— Уедешь в субботу, — повторил мсье Летеран, — мы даже на вокзал не пойдем тебя провожать.

— Куда я поеду? — сказал Дени.

— Директор посоветовал хороший пансион в Гренобле. Но предупреждаю тебя! Если эта расстрига посмеет — слышишь меня — что-то предпринять, чтобы тебя увидеть, я буду жаловаться, и пусть будет скандал, я ни перед чем не остановлюсь, пока не упеку ее за решетку!