Йозеф Хазлингер - Венский бал

Во второй половине дня мы договорились о встрече с писателем Рольфом Хоххутом. Он все не мог решить, стоит ли ему ехать на бал. И наше появление тоже не прибавило ему уверенности. Писатель не сразу вышел из своего кабинета, и его жена, чтобы скрасить ожидание, предложила нам кофе. Она спросила у Фреда, какой литературой он интересуется, что читает. Потом пришел сам хозяин. Он рассказал, что в Германии ему подложили свинью. Именно тому театру, где чаще всего шли его пьесы, урезали дотацию. Затем Хоххут осведомился об эфирных квотах ЕТВ. Когда мы заговорили наконец о бале в Опере, он спросил:

– А кто еще там будет?

Я перечислил имена тех, кто должен быть наверняка.

– Вот как. Министр иностранных дел Франции, – сказал он, чтобы тут же добавить: – Ну, до де Голля всем этим далеко.

Он все еще не мог принять решение. С одной стороны, ему хотелось дать интервью и появиться на балу, с другой – он не был уверен, что окажется там в подходящей компании. Слишком мало интеллектуалов. И тут он удивил меня вопросом:

– Меня хотя бы примет бундесканцлер?

Рассчитывать на это, конечно, не приходилось.

– Крайски принял бы меня. Он был последним дальновидным бундесканцлером. Все теперешние политики озабочены только тем, чтобы их видели по телевизору.

Я понял, что убеждать его не имело смысла. Но он и не ответил однозначным отказом. Мы записали краткое интервью с ним, где речь шла о его отношении к Вене и о пьесе, над которой он работал. Фред улегся с камерой на пол, что при таком ракурсе придавало моему собеседнику довольно импозантный вид.

Прощаясь, я сказал:

– Если вы не сумеете прибыть на бал, господин Хоххут, я использую это интервью в какой-нибудь другой передаче.

Мне показалось, что он вздохнул с облегчением.

Совершенно иной оказалась встреча с Катрин Пети. Во время вечернего спектакля мы сняли кое-какие эпизоды из «Травиаты», а потом взяли у певицы интервью в ее гримерке. Я бы с удовольствием заснял, как она снимает грим, но она воспротивилась. Она мечтала о публике Венской оперы. Как выяснилось, ее пригласил на бал предприниматель Рихард Шмидляйтнер. Я высказал предположение, что парижское бюро оплатит ей рейс.

Вероятно, никто из гостей не заставил так поволноваться в начале прямого эфира, как Катрин Пети: только она, одна из всех, кто дал твердое обещание, так и не появилась. В согласованное с ней время, где-то в ноль сорок, я прокрутил интервью с ней. После того сумасшедшего получаса, который смазал всю задуманную картину, это был первый номер нашей программы, вновь совпавший с режиссерским замыслом. Когда мы показывали интервью, женщина из нашей телевизионной бригады сообщила мне по телефону внутренней связи, что не может нигде найти Катрин Пети. Скорее всего, Катрин еще не прибыла. Я немедленно передал это ведущему, который собирался преподнести интервью как первую пробу ожидаемого деликатеса. Я подумал, что Катрин застряла по дороге из-за буйства демонстрантов. А позднее узнал, что жизнь ей спасли не демонстранты, а не в меру усердные таможенники.

Присутствие на балу генерального директора Мишеля Ребуассона я считал само собой разумеющимся. В декабре я отправил ему факс с вопросом: сколько мест для него зарезервировать и какую ложу он бы предпочел? К тексту я приложил план театра, где крестиками отметил ложи, предоставленные в наше распоряжение. На следующий день мне позвонил наш венский коммерческий директор. Он сказал, что Мишель Ребуассон будет здесь с 15 по 18 января, но на бал не придет. Однако одну ложу я должен держать свободной до последней минуты. Возможно, ее займут гости генерального директора.

Я-то думал, Ребуассон позвонит мне лично. Но и в том, что он ответил через нашего коммерческого директора, не усматривалось ничего необычного. В конце концов, он знал его с тех пор, когда меня на ЕТВ и в помине не было, и они постоянно поддерживали связь друг с другом.

Рождество мы с Фредом провели в Лондоне. Это была наша первая и единственная совместная поездка, если не считать авиаполетов в Моаб и в Базель. Жили у моих родителей. Фред два дня провел у своей матери. Без меня. У меня даже не было желания звонить ей. Фред стал уже взрослым человеком. Я не знал, о чем мы можем говорить с Хедер.

Мать продемонстрировала свое кулинарное искусство во всем блеске. Она зажарила индейку, приготовила йоркширский пудинг и побаловала нас маринованной форелью. Я, как в детские годы, сидел за кухонным столиком и наблюдал процесс стряпни. Она засыпала меня вопросами. Пришлось описывать ей мою квартиру и студию, где я работал. Она интересовалась моей частной жизнью. Потом я должен был выложить все, что знал о Фреде. После этого разговор зашел о Югославии, Венгрии, Словацкой Республике, и наконец мы кружным путем добрались до города, который интересовал ее больше всего, – до Праги. Наконец кухню наполнил великолепный запах знакомой с детства выпечки, и у меня возникло ощущение, будто я никогда не уходил из этого дома.

За рождественским обедом, когда Фред был у Хедер, отец рассказывал о своих детских годах в Вене. И как только мы притронулись к лососю по-шотландски, пространство окрасилось совсем иными воспоминаниями, нежели те, что я слышал от отца раньше.

– Рождество мы не праздновали. Да и Хануку тоже. Но вечером двадцать пятого декабря наша домработница переодевалась Крампусом, этим неизменным спутником Деда Мороза, и раздавала подарки. Я узнавал ее, несмотря на страховидную маску. И все же полной уверенности у меня не было. Самым большим семейным событием было празднование еврейской Пасхи. Родители брали меня с собой в Пресбург к деду с бабушкой. И хотя целую неделю нельзя было есть ничего выпеченного из кислого теста, мать время от времени водила меня в центр города, где тайком покупала мне рогалик. От стариков приходилось это скрывать. В предпасхальные вечера все дяди, тетки, двоюродные братья и сестры сидели за большим круглым столом. Его сервировали особой посудой, предназначенной именно для такого случая. Мне дозволялось отведать кошерного вина. В середине стола стоял наполненный бокал для пророка Илии. Отец читал отрывки из ярко иллюстрированной Агады, [45]а я все время поглядывал на бокал с вином, стараясь не упустить момент, когда он начнет пустеть. И в течение вечера мне не раз мерещилось, будто вино и впрямь убывает. Я гордился тем, что потом мне разрешалось задать десять вопросов. Например: «Чем отличается эта ночь от всех других ночей?» И взрослые рассказывали о временах рабства и исхода наших предков из Египта. После долгих рассказов наступала минута, когда мне разрешали отыскать спрятанную лепешечку мацы. Как только я находил ее – а это было нетрудно, – меня начинали осыпать подарками, и я чувствовал себя самым счастливым существом на свете.