Григорий Чхартишвили - ОН. Новая японская проза

Отомацу с удовольствием принялся показывать девочке свои сокровища. Трафареты. Марки локомотивов. Разные мелкие детали и старинные билеты. Жезловые аппараты. Печатающее устройство для датировки, которое мало где теперь увидишь.

— Бери, если что приглянулось. Все одно этой весной…

Отомацу хотел было сказать, что этой весной все равно линию закроют, но осекся.

— Но у меня нет денег.

— Что ты, какие деньги. Бери, не стесняйся.

— Я правда могу взять все, что хочу? Даже марку Д-51?

— Конечно, бери. Твой дедушка столько раз выручал меня, да и все мои домашние были прихожанами храма Эммёдзи.

Девочка доела сируко и решительно, словно была у себя дома, направилась в кухню.

— Да ладно, не стоит, оставь как есть…

Повернувшись к нему спиной, девочка начала мыть посуду, ее матроска белоснежной лилией светилась в полутемной кухоньке.

— Дяденька, расскажите еще что-нибудь.

Все же этот пустоголовый настоятель, невольно подумал Отомацу, мог заранее позвонить и сообщить мне… Не исключено, впрочем, что он просто хотел как лучше… Да и то сказать, не приди ко мне эта девочка, я непременно напился бы еще до полудня и, завалившись спать, проснулся бы только к вечернему рейсу. А может, и Сэндзи его подговорил…

В Хоромаи разыгралась страшная метель, невозможно было отличить день от ночи, все терялось в густой снежной мгле. Старое здание вокзала скрылось под белым покрывалом, не пропускавшим ни звука, ни света.

Девочка оказалась благодарной слушательницей и с восторгом внимала рассказам старого начальника станции о прежних временах. Отомацу иногда вдруг спохватывался: «Не слишком ли я…» — однако, не в силах остановиться, выкладывал все, что накопилось в нем за полвека, жаловался на неудачи, хвастался успехами.

Все эти воспоминания осели на дне его души, прятавшейся под ветхой формой железнодорожника, и хранились там вместе с запахом жирного паровозного дыма и шероховатостью зажатого в руке куска угля. С каждым новым рассказом на сердце у него становилось все легче и легче.

Период подъема, связанный с военными заказами. Авария в шахте и горы трупов на вокзале. Беспорядки среди шахтеров, для усмирения которых на станцию прибыли особые полицейские подразделения. И — словно гаснущие огни — оставляемые одна за другой шахты.

Когда девочка спросила, какое воспоминание он считает самым тяжелым, Отомацу не стал рассказывать ей о смерти дочери. Это было его частное дело. Несомненно, для человека по имени Сато Отомацу самым тяжелым испытанием в жизни была смерть дочери, а вслед за тем — смерть жены.

Но путейцу Отомацу, пожалуй, тяжелее всего было вспоминать о том, как каждый год он провожал местных ребятишек в город. Они обычно уезжали туда большими группами по найму какой-нибудь фирмы.

— Эти детишки были двумя-тремя годами младше тебя. Ну и ревели же они! А мне нельзя было плакать. Я заставлял себя улыбаться, похлопывал каждого по плечу, подбадривал: «А ну, гляди веселей!» А у самого просто сердце разрывалось! Потом я долго — уже и поезд скрывался из виду — стоял на краю платформы и отдавал им честь. До тех пор, пока вдали не смолкал паровозный гудок.

Да, а Сэндзи был тогда машинистом. Поезд, с которым уезжали эти ребята, гудел особенно долго.

Путеец не имеет права распускаться, как бы ему ни было плохо: ему хочется плакать — а он свистит в свисток, ему хочется потрясать кулаками — а он размахивает флажком, ему хочется завыть от горя — а он как ни в чем не бывало кричит, подавая сигнал к отправлению. Такая уж у него работа.

— Ох, ну и заболтались же мы с тобой. Сейчас придет последний поезд. Погоди, вот освобожусь и провожу тебя до храма. На-ка, накинь, а то простудишься.

Отомацу набросил на плечи девочки ватную куртку и прошел в контору. Надев пальто и затянув под подбородком ремешок фуражки, он взял фонарь и вышел на вокзальную платформу. Стенные часы пробили семь.

Торопливо счистив с платформы снег, Отомацу стал в самом ее начале. Скоро в тоннеле показался круг света. Затем снежную завесу раздвинул могучий снегоуборщик ВВ-15.

Снегоуборщик на полном ходу приближался к станции, таща за собой пустой тепловоз и извергая клубы снежной пыли. Глядя на него, Отомацу почувствовал себя виноватым. «До самого конца плясал под мою дудку, — подумал он, — и вот остался без выходного пособия и без пенсии».

Подняв правой рукой фонарь, а левой указывая на путь, он громко закричал, подавая сигнал.

Вместе с молодым машинистом на платформу спустился знакомый механик.

— А, Мит-тян, небось досталось тебе сегодня. Зайди, передохнешь да перекусишь, у меня есть сируко.

— Спасибо, Ото-сан. Но на обратном пути предстоит еще чистить и основную линию. Только забегу в уборную. А вот вам от нашего депо. — И механик вытащил корзину с великолепными фруктами.

— Это еще зачем? До прощального банкета вроде бы еще далеко. Целых три месяца впереди.

— Да нет, не к тому, поставьте на алтарь.

И механик с машинистом вразвалку направились в уборную.

Проводив снегоуборщик, Отомацу с корзиной в руках вернулся в вокзальное здание.

Он прекрасно понял, хотя и виду не подал, почему они привезли эти фрукты. Его старые приятели из депо хорошо помнили день смерти Юкко. Они вручили ему корзину как бы между прочим, словно передавая жезл, да и сам Отомацу не сказал ни слова, принимая этот знак внимания.

Остановившись у турникета, Отомацу снял припорошенную снегом фуражку и поклонился снежной мгле, в которой затихал, удаляясь, стук колес.

Подумав, что ему вряд ли удастся самому справиться с таким количеством фруктов, он решил отнести их в храм в качестве поминального приношения, тем более что все равно надо будет идти туда провожать девочку.

— Ну что, сестренка, пошли? Не забудь марку Д-51. Да и куклу тоже.

С этими словами он толкнул запотевшую от пара дверцу конторы, и тут же замер на месте, оцепенев от страха.

(Мать, ты?!)

Нет, не может быть! Однако на миг ему в самом деле почудилось, что женская фигура в красной ватной безрукавке, уютно устроившаяся в комнате спиной к нему, — его покойная жена.

— Что с вами, дяденька? Прошу к столу!

— Вот это да! И ты сама все это настряпала?

— Извините, что я без спроса забралась в ваш холодильник…

— Ничего страшного. Неужели, пока меня не было, ты успела столько всего наготовить?

На маленьком столике, накрытом на двоих, были аккуратно расставлены тарелочки с сушеной рыбой, омлетом и вареными овощами. Подавая дымящийся рис, девочка сняла с полки пиалу и палочки для еды:

— Можно взять?

— Этими палочками ела моя жена, но если хочешь, бери. Ну и мастерица же ты, просто чудеса, да и только!

— Можно было варить рис в электрической рисоварке, но это слишком долго, и я сварила в простой. Я его не замачивала, поэтому он не очень-то хорошо проварился.