Григорий Чхартишвили - ОН. Новая японская проза

— Нечего глаза пялить! — закричала она и, сбегав в сарай за топориком, принялась размахивать им. Деревенские знали, как привязана Уси к мужу, хотя поедом ест его, обзывая бездельником да шелопаем, поэтому, решив, что она и впрямь способна зарубить всякого, кто посмеет ей перечить, тут же разбежались.

Вскоре после того, как Уси скрылась в доме, возле кооперативной лавки в тени развесистого фикуса, под навесом Дома собраний, а также у лавочек, расположенных по бокам площадки для игры в гэйт-болл, под ветвями огромной шелковицы начали группами собираться люди. Каждый спешил поделиться своими соображениями по поводу происшедшего. В центре внимания были те, кто успел посетить больного и лично освидетельствовать его ногу. Обсуждалось все — форма и цвет ноги, ее запах, какая она на ощупь — твердая или мягкая, как деформировались ногти… Заодно припомнили все имевшие место в прошлом случаи гипертрофии отдельных органов у местных жителей, заспорили, добрый это знак или дурной, дошло до того, что многие стали заключать пари — через сколько именно дней спадет опухоль. Когда речь зашла о том, возможно ли из этого извлечь какую-то экономическую выгоду для деревни, начало смеркаться и появилось сакэ. Кто затянул песню, кто забренчал на сямисэне, когда же дело дошло до танцев и каратэ, то человек, который собирался баллотироваться на следующих выборах в сельский совет, распорядился зарезать козу, а его предполагаемый соперник отправил сына за новым сакэ. Пошли в дело даже залежавшиеся в лавке манго и ананасы, их сладковатый аромат смешивался с запахом консервов из скумбрии и сушеных кальмаров. Дети взрывали петарды, женщины колдовали над кастрюлями с козьим бульоном, и отблески огня играли на их лицах; молодые парни, спустившись на берег, прыгали в волнах прибоя, собаки бегали по деревне со свиными ребрами в зубах.

— Дурачье, до чужой беды им и дела нет, — сказала Уси, слышавшая через окно весь этот шум и гам. Погрозив собравшимся кулаком, она вернулась к кровати, на которой лежал Токусё, и заменила лед, приложенный к его ноге. «И за что мне такая напасть?» — не удержавшись, роптала Уси: ведь, казалось бы, она была непременной участницей всех храмовых праздников в деревне и никогда не забывала подносить поминальные дары душам предков. Токусё, слегка похрапывая, спокойно спал, похоже, жар у него был небольшой, пульс оставался ровным.

Правая нога увеличилась до размеров большого воскового огурца в обхват толщиной. У Уси возникло было искушение слегка полоснуть ногу бритвой, но она испугалась, что сознание так и не вернется к нему, и у нее не поднялась рука, хотя, что касается решительности, любой житель деревни уступил бы ей тут пальму первенства. Вода равномерно капала из большого пальца, примерно по капле в секунду. Заменив стоявшее под кроватью ведро на новое, Уси выплеснула воду на задний двор.

Врача местной поликлиники звали Осиро, это был изящного сложения мужчина лет тридцати с небольшим, добродушный и приветливый, он пользовался большой популярностью среди местных стариков. Не сумев скрыть недоумения, Осиро измерил Токусё давление, взял кровь на анализ, произвел пальпацию ноги, но поставить диагноз так и не смог. Он предложил положить Токусё в университетскую больницу и подвергнуть тщательному обследованию, но Уси, не задумываясь, отрезала: «Ни за что!» Она много раз слышала, как приятели Токусё, с которыми он вместе играл в гэйт-болл, говорили: «Загремел в университетскую больницу — все, пиши пропало!», и свято верила в это, так что никакие доводы врача на нее не действовали. В конце концов, набрав немного вытекающей из опухоли воды в бутылочку и положив ее в портфель, доктор Осиро несколько раз повторил, что завтра необходимо снова сделать анализы, пообещал заходить каждый день и отправился восвояси.

Уси и Токусё были бездетны, вот уже около сорока лет они жили вдвоем, занимались крестьянским трудом и, казалось, были вполне всем довольны. Убедив себя в том, что жизни мужа ничто не угрожает, Уси решила понаблюдать, как будет дальше развиваться болезнь, и пошла в сарай за топориком — на случай, если придется отваживать назойливых деревенских зевак.

Доктор Осиро стал приходить дважды в день и осматривать Токусё. В промежутках между его визитами заходила медсестра — меняла капельницу и помогала переодевать больного, поэтому Уси удавалось, хоть и ненадолго, выбраться из дома и поработать в поле.

— Ну вот, наконец-то готовы результаты анализов, их сделал мне приятель из университетской больницы, — сообщил Осиро однажды вечером. Шел четвертый день с того момента, как опухла нога. Усевшись на веранде и похрустывая маринованной редькой, которой его угостила Уси, доктор показал ей листок бумаги, испещренный плотными рядами цифр.

— Короче говоря, это самая обыкновенная вода. Чуть больше окиси кальция, и только.

Уси спросила, с чего это вдруг из пальца ноги стала течь вода.

— Это действительно странно, — с добродушной улыбкой ответил Осиро. Уси так и подмывало наброситься на него: «Какой из тебя доктор, если не понимаешь?», но она сдержалась и только попросила:

— Ну ладно, причина — дело десятое, только поднимите его на ноги побыстрее.

Врач снова повторил, что единственное, что можно сделать, это положить захворавшего в университетскую больницу.

Однако Уси твердо запомнила разговор, который слышала в автобусе, когда с группой от Общества престарелых ездила на экскурсию по местам боевых действий, кто-то рассказывал, что в университетской больнице стариков используют как подопытных животных. Поэтому она только пробурчала себе под нос: «Вот дерьмо, толку-то от тебя!» и убрала опустевшие тарелки.

— Что? — переспросил Осиро, но Уси, вежливо улыбаясь, поблагодарила его, а про себя решила, что иного выхода, кроме как выхаживать мужа самой, у нее нет.

Сначала она подумала, что у Токусё слоновая болезнь. Когда-то давно, еще в детские годы, она видела в деревне людей, которые ходили, волоча за собой похожие на сосновые чурбаки ноги или болтая вываливающимися из набедренной повязки яйцами, каждое величиной с хорошую свиноматку. Особенной известностью пользовался дед с тачкой, который бродил по деревням и занимался разными починочными работами. Его огромные твердые, как камни, яйца были чуть сплюснуты, наподобие тыквы, и он, усевшись на землю, чинил прямо на них кастрюли, сковородки, зонты, даже точил ножи, доставляя немалое удовольствие деревенским ребятишкам, сбегавшимся поглазеть на его мастерскую работу. Выполнив все заказы, дед вместе с инструментами погружал в тачку свои яйца и отправлялся в следующую деревню. Вспомнив его тщедушную фигурку в рваных одеждах, Уси растрогалась, и глаза ее увлажнились. Она боялась, что у мужа тоже распухнут яйца, но, к счастью, пока ничего подобного не намечалось. Токусё и раньше не мог похвастаться волосатостью, теперь же волос у него на ноге почти не осталось, покрытая нежным пушком нога с каждым днем становилась все зеленее, и если бы не торчащие, как змеиные головы, пальцы, и по форме, и на ощупь ее было бы невозможно отличить от воскового огурца. Из ноги с неизменным постоянством сочилась вода.