Макc Гурин - Псевдо

Уже целую неделю меня мучают сны о вынужденных женитьбах. Видит бог, я этого не хочу. Даже странно. Ведь хотелось раньше любить и сейчас, наверное, хочется. А если любишь, то значит надо жениться, поскольку нет никакой возможности находиться без любимого существа ни единой секунды. Но отчего же так не хочется больше жениться? Неужели мне уже не хочется больше любить?..

Сегодня приснился финальный сон этой свадебной тетралогии: якобы вернулась ко мне Мила со словами вроде того, что очень любит меня и не может без меня жить. И вот я убеждаю себя в том, что только этого-то я все эти годы и ждал, и с какой-то очень странной, может быть, и уже не совсем радостью, я снова женюсь на ней, усыновляю её дочку Машеньку, и какой-то вялый, совершенно безысходный ужас пронзает всё моё существо. Неужто я такой подонок?! До чего ж обидно! Ёбаный в рот! До чего ж обидно! Милушка, ангел мой ёаный, до чего ж обидно!..

А почему я непременно подонок? Да потому что, когда я хотел вернуться к Алёнушке, она меня хуй пустила, хоть и любила на самом-то деле. Действительно любила, хотя, конечно, в меру своих способностей. У каждого, как известно, своя мера способностей к любви.

Может быть, я, конечно, ошибаюсь, но я не встречал людей, превосходящих меня по своей способности к любви. Разве что Зачка, которая любила Илью Одесского или дуловская Амаличка.

А ты, Машенька Варденга, прости. Я не хотел обидеть тебя, бедная, добрая девочка. Прости. Я сказал, что сказал.

Так вот, Лена не пустила меня к себе, когда я хотел к ней вернуться. Что ж, не мне её винить. Никто не хочет напрягаться. Это естественно, блядь. Только от этого грустно…

По всему по этому и получается, что я подонок, ибо Милу к себе во сне, считай, не пустил…

А Мэо мне сегодня одну поговорочку подарил: «Весна — щепка на щепку лезет». И ещё я о двух людях совершенно не могу писать: об Илье Гавронском и Алёше Сапожникове. Хорошие люди. А Гофман здесь не при чем. У романтиков одна чушь в голове. И в книжках у них всё про неправду написано.

Чёрт возьми! Мне не дают вздремнуть даже десяти минут. Позвонил Вова и хочет сегодня репетировать, а, надо сказать, из-за него, собственно, репетиция сегодня и отменилась. А теперь целый дом народа у меня к вечеру наберётся: всякие Шефы, Добридни, Жени, вокалистки по имени Ганны. Полный маразм. Тут ещё и Вова притащится. Наверно, это всё к лучшему. И «Псевдо» мне надоел. И буквы я опять-таки ненавижу. И литература — сплошное говно. На хуй, блядь, заебало всё! Что делать — не знаю… Хочется какую-нибудь гримасу скорчить и зарычать по-звериному.

Надо сказать, что Вова на репетицию так и не приехал. Позвонил в пол-восьмого вместо того, чтобы явиться в семь ко мне домой, и сказал, что вернулся домой. Вот такая вот потебня получается. Потебень. Гребень волшебный у серенького волчка меж зубов. Иван-царевич, как в старые времена, скачет себе верхом по дремучему лесу, а в колчане ещё десять стрел…

Я, видимо, немного задел Ганю за живое, когда сказал, что поэзией в общепринятом смысле слова может заниматься сейчас только неэрудированный человек. Прости меня, Ганя! Может быть, я ошибаюсь, но, по-моёму, я всегда прав. Да и ты, Ганя, права. Да и кто угодно.

И всё-таки, Добридень-Добридень, ты всё-таки добрая девочка или нет? Ты всё-таки дурочка, как и все, или действительно друг мне? Хуй его знает. Чей хуй знает? Мы об этом уже говорили. Известно чей. Что-то не нравится мне этот хуй, который тебя так хорошо знает. Опять-таки, прости меня, милочка. Кви-кви-кви. Ква-ква-ква. Слон поёт «бу-бу-бу».

Сегодня я первый раз в жизни говорю в дырочку, и в этот ответственный момент а-а-а-а… (Емельянов ущипнул меня за задницу в этот ответственный момент, и где-то валяется кассета с данной записью. Так был опробован микрофон дуловского магнитофона «Sound», и произошло это где-то около 88-го года.)

Все чего-то хотят, что бы они ни говорили. А глупенький попсист Замятин правильно понимал, что главное — отнять у человека желания, и всё будет заебись. Забавно то, что «Мы» — это всё же форменная попса, а либретто «Носа» Шостаковича было написано им самим с тем же Замятиным в удачном альянсе, и был Шостаковичу при этом 21 год, а сколько было Замятину, Скворцовке неведомо.

Горячей была вода, и тёплые пиздные губки…

Анечка вылезла наконец из ванны, облачилась в махровый халатик, но трусов не надела, вышла из ванной комнаты и понесла горделиво свою набухшую от известных действий промежность над полом своей светлой уютной квартирки.

В гостиной её ожидал сюрприз, а именно каменный гость… «О, донна Анна!» — услышала она ещё из коридора и устало поморщилась. Каменный гость уже заебал её. От мысли о его холодном каменном члене её внезапно одолел приступ настолько острой скуки, что она сочла более правильным прежде зайти в сортир и непринужденно пописать, нежели чем сразу пройти в комнату.

Писала она долго и кропотливо, добросовестно выдавливая из пиписьки каждую капельку — настолько не хотелось ей в комнату. Однако, коль многие полагают, что всё имеет своё начало и свой конец, а Анечка бесспорно относилась к числу индивидуумов, исповедующих подобные взгляды, то моча её в конце концов иссякла, и деваться было уже некуда. Какать же совсем не хотелось, хоть и пыталась она.

Когда она вошла в комнату, каменный гость моментально схватил её за руку и, усадив к себе на колени, а также немедля засунув ей во влагалище свой безымянный каменный перст, заговорил негромко и с хрипотцой: «Здравствуй! Я знаю, кто ты, но ты не знаешь, кто я. Я Тесей. Жизнь и всевозможные приключения изуродовали моё некогда прекрасное лицо, исковеркали мою некогда светлую и чистую душу, но мой мозг, мой ум, сохранился весьма неплохо, и моя память по-прежнему тверда и всеобъемлюща. Поэтому сегодня я здесь. Сегодня я здесь, донна Анна, чтобы возвестить тебе исконное начало романа М.Скворцова «Псевдо».

…В начале было Слово, и Слово было убого, и слово это был «бог». Но это только в начале оно было убого, а потом всё через него начало быть, и без него ничто не начало быть, что начало быть. В нём была жизнь, и жизнь была свет человеков…

Или даже нет… В конце ноября, в оттепель, часов в девять утра, поезд Петербургско-Варшавской железной дороги на всех парах подходил к Петербургу. Было так сыро и туманно, что насилу рассвело; в десяти шагах, вправо и влево от дороги, трудно было разглядеть хоть что-нибудь из окон вагона.

Или даже можно сказать иначе: все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему.

Всё смешалось в доме Облонских. Жена узнала, что муж был в связи с бывшей в их доме француженкой-гувернанткой, и объявила супругу, что не может более жить с ним под одной крышей.