Макс Гурин - Новые праздники

(Я так хочу, чтобы ты мне сама позвонила! Но вместо тебя мне только что позвонила моя первая жена Мила. Она бесспорно замечательный человек, и очень правильно заметила, что я должен ей быть по гроб жизни благодарен за то, что она меня покинула. Я с этим согласен на все сто процентов. Хотя она, конечно, молодец. В особенности дочка у нее замечательная, как и ее супруг по фамилии Стоянов, чему я всегда, будучи всего лишь Скворцовым, подсознательно завидовал. Когда даже самое имя твое имеет некий подсекс — это удобно.)

Я хочу видеть С. Ебать меня в мою рыжую головёшку, я совершенно не знаю, что делать. Я хочу тебя видеть!

Да мало ли, чего я хочу! С, ты не бойся ничего! Как только ты скажешь, что мои намерения неуместны и неудобоваримы, я сразу же пойду на хуй. Разве что только песенки мне мои спой. Но только, конечно же, лучше ещё и любиться. Впрочем, на хуй пойду по первому требованию, только скажи. А если нет, то нет проблем: буду играть с тобой, будто я романтический мальчик и все такое. А будет нужен тебе мужчина, найду чем доказать, что я такой, бля, и есть. Я тебя люблю. Я дурак. Я тебя люблю.

Наперед прошу об одном: если у нас все охуительно вырулится с Любовью, а потом тебе случится эту мою поебень прочитать, не делай никаких выводов и не покидай меня только из-за такой хуйни, как литературка! Литературка — это говно и чепуха! Не делай никаких выводов! Кроме прочего, согласись, что я ничего от тебя и не скрывал, а если и не говорил прямым текстом, то по-моему все было и так понятно. Хотя, может быть, в этом и обычная ошибка моя, что я всегда думаю, что всем и так всё понятно, что дальше некуда, а на самом деле никто ни во что не втыкается. Нет? Во всяком случАе, не сердись на меня! Ты очень мне дорогА…

Вот я сегодня перечитал все, чего я тут накарябал, своими кривыми ручонками — местами безусловно скучновато, но с другой стороны, есть и более скучные вещи в разнообразном мире отечественной и мировой литературы. Так, например, бОльшую мудню, чем Толстый Лёва с его бесконечными воскресениями и Ясными Полянами, и придумать-то сложно.

Кстати о «Воскресении». Эта книга стала первым моим серьезным чтивом. В тот злоебучий 1986-й год, когда мне было всего тринадцать лет, в то время, как двадцатидвухлетнюю Имярек уже имел ее бывший муж, я закончил первый год своего обучения в литературной студии. Этот год заронил в меня сомнения относительно того, действительно ли научно-фантастическая литература — это и есть истинная философская глубина. Я через силу взялся за ТОлстого и начал с большим трудом продираться сквозь чащу его уебищного стиля к торжеству, блядь, гуманистической истины. Воля к победе над его ебаным синтаксисом и желание выйти из дебрей его маразматическо-дидактической мишуры к ясному свету общей космогонической идеи были во мне столь сильны, что к концу этого, с позволения сказать, романа мне, тринадцатилетнему олененку, показалось, что взрослые правы и любая fantasy — это хуйня собачья по сравнению с мировой революцией Духа, хотя бы даже в понимании Толстяка.

Оттуда, с этого момента, видимо, и начался мой пиздец. Видимо, это и было предательством Идеи Удовольствия, которая единственная заслуживает внимания из всех прочих дурацких концепций. Таким образом, мне было тринадцать лет, когда я решил, что стремиться к простому удовольствию порочно, а вместо этого человеческой твари надлежит, грубо говоря, искать Смысл Жизни.

И, недолго думая, ибо в этот период долго думать мне было несвойственно, я зажил с ощущением постоянной внутренней, да и внешней борьбы за то, чтобы во что бы то ни стало выведать у вселенной, а точнее догадаться, вычислить на основе косвенных указаний, как же звучит настоящее имя нашего Вседержителя, если, конечно, верить в его существование, а если не верить, то как же тогда быть всему роду людскому. То есть, это нужно себе наглядно представить: немного более полный, чем положено, тринадцатилетний пизденыш, хотя и не прыщавый, одержимый, блядь, поиском Абсолюта. Ебнуться можно!

И вот с тех пор постепенно в мою душу проник столь распространенный вирус как червь сомнения во всём и вся.

А там ещё, блядь, всякие литераторы, каковых я боготворил, будучи интеллигентным юношей, со своим, блядь, «…дойти до самой сути». Короче, я себя возомнил очень ответственным за весь мировой процесс хуйлом. Ебать меня в голову!

С таким вот стрёмным по жизни настром я вошёл во взрослую жизнь, женился на Миле, поступил на филологический факультет, хотя и не в Университет, а в Пединститут, на что, в свою очередь, была у меня довольно веская причина. Я уже начал заниматься музычкой и понимал, что времени на нее требуется оченно много, и потому боялся, как бы в Университете его у меня не отняли больше, чем в Педе. К тому же, я не хотел идти в армию, потому что мне пиздец как хотелось соединиться в браке с Милой, каковую я в тот период Единственной Возлюбленной почитал, и ни для кого не секрет, что в Педе мальчикам отдается известное предпочтение, хоть я и имел все основания не сомневаться в своих филологических талантах. Рисковать было нельзя.

Моя бурная и совершенно моногамная личная жизнь того периода постоянно подталкивала меня к новым глобальным и религиозно-философским выводам. Так, например, впервые я по-настоящему охуел, когда оказалось, что мне не дано испытать то одномоментное счастье «становления мужчиной», какое, казалось бы, не должно было бы никого обойти. Что самое интересное, оно так-таки никого и не обошло, кроме… покорного слуги. Свою первую Единственную Возлюбленную я дефлорировал почти целый год. Более того, когда врач-гинеколог объяснил моей, не побоюсь этого слова, юной супруге, что препятствий для ведения взрослой половой жизни уже давно нет, я, роясь в глубине моей памяти, решительно не мог вычленить тот самый решающий день, когда это, собственно, и случилось из огромного множества тех проб пера, когда сие было весьма вероятно.

В тот период я чувствовал себя невероятно хуево. В зимние каникулы первого курса мы поехали в дом отдыха на правах молодоженов. Подобных нам пар была там хуева туча-тьма. Они были веселы, счастливы, молоды, прекрасны и похожи на нас во всём, кроме самого главного. Они умели элементарно ебстись, а мы нет. Точнее говоря, у нас все было хорошо в плане сексуального взаимопонимания, но лишь до того момента, когда от меня требовалось сами понимаете что.

Как только я собирал все свои душевные силы и поистине энциклопедические познания, чтобы предпринять акт непосредственного совокупления с Благороднейшей Беатриче, ножки моей Терпсихоры, воспетые великим русским писателем на страницах его бессмертного «Онегина», начинали катастрофическую борьбу с моим и без того неуверенным в себе телом молодого супруга и сдвигались, подобно тому, как закрываются выходные люки в подводных лодках или в космических кораблях, не говоря уж о знаменитейших симплегадах. Возможно, жизнь показывала мне, что любой бабе, какой бы Лаурой она вам не казалась, в постели нужен самоуверенный зверь, не знающий сострадания и без лишних слов берущий от ее женской природы то, что, как он, зверь, ни секунды не сомневается, принадлежит ему по праву рождения. И каждый, блядь, мужчинка, за какого бы Петрарку он себя не держал, просто обязан обеспечить своей девице этого зверя в себе, тупого и настойчивого.