Макс Гурин - Повесть о Микки-Маусе

— Признаюсь вам честно, несмотря на то, что я действительно учился на филфаке в Педагогическом, как и абсолютное большинство моих соучеников, я вовсе не рассматривал себя как будущего учителя. Как рок-звезду, или же звезду академического авангарда ala какой-нибудь там Штокгаузен, а лучше и то и другое сразу, да и плюс к тому же великого русского писателя (потом я учился и Лите), чтобы вообще в мире не осталось бы таких стульев, на каких бы не сидел я — это да, в таких ракурсах мне будущность виделась и казалась вполне заслуженной. Однако чудес не бывает. Провидение — это провидение, и спорить с ним трудно. В конце концов, после некоторых своих действительных, хотя и не прогремевших на весь мир, успехов на вышеперечисленных творческих поприщах, годам к 30-ти, совершенно для себя неожиданно и поначалу, как говорится, постмодернистского прикола ради, угодил я в одну частную школку… Тоже, к слову, созданную людьми, которые изначально видели себя совсем в ином свете: кто — театральным режиссёром, кто тоже писателем, кто художником, кто естествоиспытателем на уровне немного-немало Дарвина — в общем, как-то так. Но когда страна наша обратилась в ничтожество под натиском Перестройки, и общий культурный уровень катастрофически упал, поскольку лукавая демократия провозгласила, ничтоже сумняшись, тотальное равенство между мнением по ряду основополагающих вопросов мироздания людей действительно культурных и мнением об этом же вороватого быдла, отродясь не имевшего никаких в жизни интересов, кроме шкурных, первым пришлось всё бросить и заняться воспитанием своего потомства лично, чтобы дав своему потомству Свет и Меч Знания, оградить его, таким образом, от тупорылого и нахального быдла.

Так возникла та Школа. Возникла, в сущности, потому, что началась, называя вещи своими именами Культурная Война. И хорошим людям пришлось всё бросить и тупо пойти на фронт… вместо того, чтобы стать известными писателями, известными режиссёрами, художниками и так далее. И вместо нас всерьёз известными режиссёрами художниками и писателями как раз и стали представители тупорылого быдла. Вы и сами, Ольга Велимировна, всё это хорошо знаете, да и все мы, люди культурные, это знаем… Так что я не понимаю, к чему тут миндальничать и сыпать эвфемизмами, а просто говорю как есть, как все мы и чувствуем: наше место заняло тупое бездарное быдло. Впрочем, я отвлёкся…

Так вот. Так уж получилось, что, видать, в Пед(е) учился я неспроста; Бог это как бы запомнил, и в конце концов оказался я в школе. Сначала как преподаватель рок-ансамбля, а потом уж и вскрылось, что по образованию я — учитель словесности; как Стинг, если не ошибаюсь. Я учил дошкольников читать (и, надо сказать, всех, кого учил, научил), преподавал в начальных классах русский язык, но вот литературу и относительно старшим я долгое время преподавать опасался.

Наш директор — он же в душе, как и я, великий русский писатель — как-то предложил мне было ещё в самом начале моей карьеры учителя вести у подростков курс современной литературы, но при первом же предварительном разговоре в курилке выяснилось, что он имеет в виду скорее Хэмингуэя и Селлинджера, чем Паланика, Бегбедера, Буковски и уж, конечно, не Лимонова и Сорокина. Он тоже, будучи человеком прозорливым и деликатным, понял, что я вижу предмет как-то иначе, чем он, и искренне разулыбавшись друг другу, мы эту тему тогда замяли.

Я был этому рад, потому что действительно не понимал тогда, как преподавать литературу, да ещё и современную, да ещё и без упоминания своего собственного литературного имени:). Уж лучше, думал я, не хватая звёзд с неба, тихо преподавать себе русский, избегая излишне острых углов, а свободное время, благо у учителей его сравнительно много, посвящать труду писательскому, труду родительскому и своим вечным «Новым Праздникам». И посвящал я это своё условно свободное время всему этому столь рационально и вдумчиво, что в конце концов «Новые Праздники» стали крутить по радио, а меня позвали работать аранжировщиком в довольно известную студию звукозаписи. И на этом фоне школка, конечно, быстро померкла…

Потом прошло ещё несколько лет. По ряду причин мне в этой довольно известной студии многое надоело, равно как и вечно новые «Новые Праздники», и я ушёл отовсюду, где-то на пару лет превратившись в домохозяйку и занимаясь вялотекущим написанием философских трактатов в процессе ожидания своего ребёнка со всевозможных учебных занятий. И поэтому, когда меня совершенно неожиданно позвали в ту же школку преподавать литературу тем самым девицам, которым я же когда-то в начальной школе преподавал русский, я, опять же постмодернистского прикола ради, но вместе с тем вполне радостно, согласился.

За это время, которое для меня за всеми моими взрослыми делами пролетело совершенно незаметно, некогда маленькие-маленькие девчонки, в свою очередь, изменились довольно сильно, успев превратиться в девочек-подростков с хорошо просматривающимися так называемыми вторичными половыми признаками. Но это-то, как вы, мой цветок, мой друг, понимаете, как раз сущая ерунда. Главное, что в отличие от меня, которому и в начале наших отношений было за тридцать, они совершенно изменились внутренне, став попросту без пяти минут взрослыми людьми. И пришла, таким образом, к ним счастливая пора овладеть бесценным культурным наследием предков; в нашем с ними случае, на материале классической русской литературы. Да, я, что называется, решился, презрел свой былой страх и взялся за дело…

Первое произведение, которое мы начали разбирать, выбирал не я. Его и так задали им прочитать перед первым уроком, который должен был у них вести я, и была это «Пиковая дама» Пушкина. Девушка, которая вела у них литературу до меня, скорее всего остановила свой выбор на этом произведении из-за некоей присутствующей там заодно романтической линии, полагая, что данный материал, упавший на благодатную почву девичьего пубертата, хоть как-то осядет в их неокрепших душах; хотя бы благодаря этому, но… я, как вы, мой цветок, понимаете, решил сделать акцент на другом; на том, что я вынес из этого произведения сам, перечитав его накануне урока и находясь при этом в том самом возрасте, в каком его автор покинул наш уродливый мир.

Это было забавное совпадение, увязав каковое с ещё одним — большинство девиц были 1999-го года рождения, то есть ровно на 200 лет младше Пушкина — мне в какой-то момент удалось весьма удачно разрядить обстановку и ненадолго перейти на личности, что, как вы знаете, всегда помогает далее в обсуждении уже непосредственной темы урока. В нашем маленьком классе — да-да, их было, когда никто из них не болел, пятеро; примерно столько же, сколько и в нашей с вами литературной студии — было две девочки искренне увлечённых психологией и философией, но ещё не отдающих себе в этом отчёта. Я знал об этом…