Клаудиу Агиар - Возвращение Эмануэла

И вдруг по спине пробежал озноб. Какая-то потусторонняя сила заставила меня взглянуть в коридор, который был прямо передо мной. Как будто нечто хотело обратить мое внимание на присутствие чего-то еще в этом загадочном доме. Я даже огляделся по сторонам. Не хотелось быть застигнутым врасплох. Может быть, в доме действительно кто-то есть? Я никогда не верил в сверхъестественные существа. Кажется, что той ночью настала пора расплатиться за это неверие. Они окружали меня, чувствовалось их присутствие рядом. Не случайно попутка мне попалась, когда я уже отчаялся ее поймать. Я шел больше трех часов, еле передвигая ноги по горячему асфальту, уже не справляясь с весом собственного тела. И именно тогда она как с неба свалилась. Этот лом назначен мне провидением. Возможно, все случившееся есть не что иное как испытание и его следует пережить? Или это была ловушка?

Однако через какое-то время перед глазами вновь появилась реальная картина: распростертая у моих ног женщина. Холодная ночь за окнами. Блондин, удирающий на своей спортивной машине. И, наконец, я сам, не имеющий ни малейшего представления о том, что же делать.

Почему этот мужчина бросил свою подружку? Прижав ладонь ко лбу, почувствовал, как прежняя головная боль возвращается. Вены на висках предательски пульсировали, и я испугался, что мои нервы не выдержат. Пришлось сильнее сжать голову, и мысли о божественной каре улетучились. Пора было позаботиться о Жануарии, и я снова начал ее звать.

Ее закрытые глаза рождали у меня ассоциации, связанные с удивительным покоем, детским сном и, по какой-то непонятной причине, — с покойниками. Мне пришлось видеть не так много мертвецов, но любопытно, что у всех у них глаза были закрыты легко и спокойно. Попробовал отогнать зловещие воспоминания. Хотелось думать, что она спит.

Сон. В ночной тишине, усиливавшей это впечатление, абсолютная неподвижность сомкнутых век Жануарии, скрывающих черные зрачки, выглядела естественно. Казалось, что мой голос не достигал ее слуха. Поэтому я решил дотронуться до ее гладкого и такого соблазнительного лица, приводившего меня в возбужденное состояние. Но были сомнения. Как поступить? Потрепать тихонько по щекам, одновременно произнося ее имя? Или просто продолжать звать? Я выбрал первое. Мои старания дали результат. Она медленно открыла глаза и обвела ими вокруг себя, как бы спрашивая: где я нахожусь? Тут же выступили слезы. От боли или от страха? Или и от того и другого сразу? Боль — от полученного ранения. Страх, наверняка, — от падения на ковер и от того, что рядом нахожусь я. Очнувшись, она поняла, что ее бросили, и поэтому в ее глазах стоят слезы. Я попробовал что-то сказать, но смог выговорить только имя — Жануария!

Плача, она попыталась неповрежденной рукой дотянуться до раны. Помешал ей это сделать со словами, что беспокоиться не о чем, — «ничего серьезного», «всего лишь царапина». И наконец-то в голову пришла дельная мысль. На столе лежало небольшое полотенце, подстеленное под серебряную вазу для фруктов. Взял его и, стряхнув пыль, аккуратно свернул. Затем, завязав им рану, оставшийся свободным конец обмотал поверх рукава платья, пропитанного кровью. Зафиксировав руку в одном положении, я посоветовал ни в коем случае ею не шевелить.

Слезы Жануарии приводили меня в растерянность и в то же время заставляли быть рядом, чтобы успокоить. Даже позабыл спросить, нет ли в доме аптечки для оказания первой медицинской помощи. Меня удивило, что пуля, которая оставила эту рану, не убила девушку. Как могло получиться, почему пуля прошла между грудной клеткой и левой рукой? Отсюда со всей очевидностью следует, — стреляли в сердце, то есть с твердым намерением убить наповал. Почему Блондин пошел на это? Я не находил ни малейшего повода для оправдания такого поступка.

Почему человек устроен так, что от любви до ненависти его отделяет всего лишь один шаг? Какая слепота заставляет действовать с такой бездушной жестокостью? У меня не было никакого ответа на эти вопросы. И, напротив, не вызывало сомнений, кто стрелял в Жануарию. Конечно же, этот несчастный Блондин! Ведь я видел его с пистолетом в руке, взбешенного, похожего на монстра.

Жануария пошевелилась, но я попросил ее не двигаться. На самом деле в этом не было необходимости, так как она просто продолжала плакать, всхлипывая как ребенок. Раненая и сбитая с толку, она никак не могла прийти в себя. А я, имея все основания подозревать в нападении Блондина, счел лучшим об этом не говорить, и лишь повторял, утешая ее, что боль скоро пройдет.

Более трезво оценить ситуацию я не мог, поскольку понятия не имел, в чем причина, послужившая толчком для такого развития событий, а главное, ничего не знал об этой фазенде, на которой оказался при столь странных обстоятельствах. Так как слезам, казалось, не будет конца, оставаясь рядом с ней, думаю, что я тоже плакал. Сцена выглядела довольно патетически. Наконец она попыталась подняться, но пришлось решительно удержать ее за плечо, приказав успокоиться. Потом подложил ей под голову подушку:

— Так будет лучше, Жануария.

Она переменила позу, устроила поудобней голову и впервые пристально посмотрела на меня. В ответ я посмотрел на нее и опустил глаза. Что она чувствовала? Стыд или недоумение? Возможно, испуг? Никогда не предполагал, что увижу такое беззащитное лицо, выражающее глубочайшее отчаяние и абсолютную покорность. Бедняжка плакала навзрыд, сотрясаясь всем телом. И я, слушая этот плач, по непонятной причине ничего не предпринимал. Не знал, что нужно сделать или хотя бы сказать. Поэтому в нерешительности стоял рядом как истукан. Всхлипывая, она едва успевала выговорить: «Эмануэл, Эмануэл»!

Внезапно плач прекратился. Возможно, она просто не чувствовала своих слез, стекавших по мокрым раскрасневшимся щекам. Я подошел к ней ближе и взял за правую руку:

— Не бойся Жануария, я останусь с тобой, что бы ни случилось! Не бойся.

Но, кажется, это лишь все ухудшило, так как она разрыдалась еще сильней. Меня испугало то, что свои бессвязные слова она подкрепляла движениями раненой руки. Я поспешил покрепче затянуть узел на полотенце, чтобы неподвижно зафиксировать руку. Однако она воспротивилась:

— Не делай мне больно, Эмануэл! Не так сильно.

Я спросил ее, нет ли в ванной комнате медикаментов — обезболивающих или антисептиков для обработки раны. Она кивнула утвердительно и сразу же замотала головой, давая понять, что ничего подходящего там нет. В чем дело? Это меня заинтриговало. Но тут же подумал, ведь она еще плохо соображает. Рана, видимо, снова начинала беспокоить. Плач возобновился и этого оказалось достаточно, чтобы я отпустил ее руку и попытался найти другое решение.