Михаил Гиголашвили - Тайнопись

Ведь даже в учебниках видели, как граф Толстой идет за плугом, и думали — блажит старик, куражится. А он, наверное, хотел сказать нам что-то важное помимо, кроме, в обход и поверх своих романов. Мы не слышали, сейчас только начинает доходить. Слово «труд» ассоциировалось со словами «партия», «коммунизм», «целина», а это, сам знаешь, всегда только презиралось и осмеивалось. И лучшим креслом считалось такое, где ничего не надо было делать, где можно тихо воровать (или сторожить — от воров, но не от себя).

Мы с тобой, кстати, всегда и над этим тоже смеялись, и шли дальше, к сонетам возвращаясь. А раз оглянулись — и видим: смеяться уж не над чем, всё серьезно, только мы, дураки, в дураках остались. Не то что шхуну угнать — ночным сторожем просишься — и не берут, потому что есть помоложе, пошустрее и побойче. Дарвин не дремлет.

Бен бойко отстукивал на клавиатуре. Ханси стоял возле компьютера и с завистью смотрел, как Бен, косясь на него, споро принимает деньги, считает их, проводит через машинку, определяя, не фальшивые ли они, разглаживает и раскладывает в коробке по валютам. Золотой браслет весело крутился на его руке. Ханси явно пытался считать деньги, но это было нелегко, потому что торговец действовал быстро и коробку всякий раз закрывал. Он всем снижал немного цену, все были довольны, помощники-близнецы выводили машины, братва рассаживалась, проверяла моторы, и вскоре колонна двинулась в порт. Франц и Гриня остались в зале. Они стояли у дальней стеклянной стены, возле черной машины, и антиквар что-то говорил матросу.

После отъезда кавалькады в салоне сразу стихло, только негромко бормотал Франц, шуршал деньгами Бен, тяжело дышал Ханси, где-то попискивала сигнализация. Машин в залах поубавилось. Бен начал сосредоточенно перекладывать деньги из коробки в сейф. Ханси крутился рядом, предлагая свои услуги, но тот делал всё сам, мало обращая на него внимания. Но когда Ханси вдруг вздумал полезть к какой-то пачке, торговец резко накрыл его руку и прошипел:

— Я сам, помощи не надо, спасибо!

Ханси обиженно взвизгнул, дернулся (что-то посыпалось со стола на пол), оступился и начал падать, увлекая за собой купюры. Этого уже Бен вынести не мог. Он схватил упавшего Ханси за лацканы его кургузого пиджачка:

— Что тебе надо?.. Кто ты такой?.. Что ты хочешь?..

Франц и Гриня спешили к нам.

— Откуда такое что?! — кричал Гриня, топая сапогами. Тельняшка его мерцала в неоновом свете. — А ну, рынь!

Ханси верещал, пытаясь встать. Я оттаскивал Бена, обхватив его за ребра. Мои плечи приходились ему под мышки. Он в ярости свиристел и рвался.

— Он хотел тебе помочь! — закричал я ему. — Больше ничего!

— Он хотел воровать! Он вор!

Гриня поднял Ханси. Тот был в шоке.

— Я — вор? — покраснел он.

Тут Франц принялся что-то злобно выговаривать Бену, стуча себя иногда по виску. Тот примолк, нервно вращая на руке браслет и иногда что-то отрывисто тявкая, но антиквар сердито ему выговаривал, и ясно можно было различить цифры, а это значило, что доводы перешли в область коммерческую. Прикусив язык, Бен отправился к сейфу, с размаху захлопнул его, потом удалился в другой зал и оттуда что-то прокричал.

— Он приглашает нас к себе в гости, — перевел Франц.

— Еще не хватало! — остервенело прошипел Ханси.

Гриня удивленно произнес:

— Мир-дружба, а то этого как?.. Дружба, ферштейн?.. Хороший старичишка, обижать не того… — и Ханси по-собачьи посмотрел ему в глаза.

Франц, присев на корточки, собирал купюры.

— Ну что, едем? — спросил он с пола. — А Бен приедет потом, когда вторую партию отправит.

— Никуда я не поеду! — заупрямился Ханси. — Поздно, я устал, боо километров сегодня сделал. Лучше отдохнуть.

— И Гринья поедет с нами, да? — продолжал Франц.

— Да привязался он чего?.. Гриня, Гриня… — спросил у меня матрос. — Так это то, мужик хороший, но чтоб такое вот?..

— Я никуда идти не могу. Я устал, хочу спать. Я голоден, — стоял на своем Ханси.

— Там нас всё ожидает, — сказал Франц. — Там есть всё, что угодно.

— Нет. — Ханси был тверд. — Где стоит моя машина?.. Можно вызвать такси?.. Я поеду в гостиницу, а вы как хотите. Хватит с меня.

— Не так чтобы чего? — не понимал Гриня. — Да и на баржу того…

Тогда Франц принял такое решение:

— Отвезем Ханси ко мне, пусть он отдыхает, у меня большая комната для гостей, а мы поедем к Бену. А ему переведи, — он положил свою маленькую ладонь на литое плечо Грине, — что я дарю ему вон ту черную машину, о которой мы говорили. О' кей?..

— Какое там этого? Не бывает, — растерянно не поверил Гриня, а Франц улыбался и удовлетворенно кивал головой: «Бывает!»

Всё, тезка, на этом я закругляюсь — и писать устал, и опасаюсь, чтоб опять, как в прошлый раз, не обвинили в злоупотреблениях — пишешь-де всякие пасквили нетипичные. Впрочем, что бы писака ни намарал — всегда найдутся обиженные. Модернистам легко, они две палочки скрестят, точку капнут — и всё, иди пойми, против кого замышляют, а вот письмо — это, брат, совсем другое, здесь сам себе могилу роешь, не отвертишься, на метафизику с эзотерикой не сошлешься.

И выходит, что я, как Хлестаков, тебе, душа Тряпичкин, кляузные письма пишу, а городничий между тем в глупое положение попадает. С другой стороны, если сообщу, что всё хорошо, солнце светит и самолеты не падают — не поверят, критики мало, скажут, правды жизни нет. Посетую, что погода хреновая, денег нет и рецессия продолжается — скажут: да кто его спрашивает, он же и причина этой рецессии, пусть сидит и помалкивает в тряпочку, его еще не хватало! И правы по-своему будут, если о декларации прав человека забыть. Впрочем, я к этому привык: тут я — неблагодарный гость, дома — эмигрант, в России — лицо кавказской национальности, хотя я всего-навсего человек и отвечать хотел бы только за себя.

Чтобы закончить, скажу, что ночь у Бена прошла относительно спокойно, если не считать ныряний Грини в бассейн, куда ему бросали всякие предметы, моих прогулок по темным комнатам в поисках беновой жены, которой мне позарез надо было сказать пару заветных слов, хохота Франца, нюхавшего полоску за полоской, и диких танцев довольного Бена с битьем бокалов и целованием подошв у жены антиквара Ирен, которая пила мартини, курила косячки, и глаза ее, круглые и стоячие, напоминали мне акванариум, где я видел рыб-гупий с пухлыми губами на зависть любому участнику Lutsch-семинара.

На следующий день все отправились по делам: Франц — продлевать визу для Грини, которого уговорил остаться на недельку; Бен — в магазин; а мы с Ханси поехали назад. И только в Люксембурге обнаружилось, что старичок забыл взять деньги за ёлкин антиквариат.

— Всё сахар проклятый! — сокрушался он. — Что теперь делать?