Джонатан Рабан - Как птички-свиристели

— Enano! [121] Коротышка! ( исп. )

— Beso mi culo! [122] Поцелуй меня в задницу! ( исп. )

— Ты, ублюдок!

Том спрятал пресс-папье за массивной антологией поэзии Луиса Унтермейера [123] Луис Унтермейер — американский поэт. в черном переплете — туда лазить никому не интересно, это точно — и на велосипеде отправился в магазин «У Кена». Вернулся и сразу услышал, как Чик прокричал нечто, прозвучавшее похоже на боевой клич котяры, участвующего в территориальном конфликте на крыше. Запахнувшись поплотнее в поношенное зимнее пальто, Том сел в «фольксваген» и отъехал. Он жаждал тишины и покоя.

Том проезжал мимо решетки Фримонтского моста, и тут начался воображаемый разговор с Бет. Она будто бы сидела с ним рядом этаким хмурым грозовым облаком, омрачавшим не по сезону ясное утро. Как она несправедлива! Том резким движением переключился со второй скорости на третью, что-то в автомобиле даже пискнуло.

— Извини, — сказал он. И потом: — Послушай…

Поехал дальше, мысленно пререкаясь с Бет. Машины двигались медленно, то и дело останавливались. Свернув вправо, к выезду с междуштатной магистрали, Том произнес вслух:

— Никогда и представить себе не мог, что ты окажешься такой до чертиков ограниченной.

Город постепенно сошел на нет, начались уродливые окраины. Обвешанные флажками агентства по продаже автомобилей, длинные ряды магазинов и автостоянок, склады пиломатериалов, закусочные «Тако Белл», студии восточных боевых искусств — все выглядело еще безобразнее в неумолимом солнечном сиянии. Тем временем Бет — испорченное и неблагодарное создание — продолжала со своего сиденья изводить Тома.

— Да тебе и в голову не пришло… — отругивался он. — Можно было бы проявить простую порядочность и…

Женщина за рулем красного джипа без всяких сигналов проскочила впереди, и Том хватил кулаком по клаксону. «О чем думает эта стерва?» Потом пришлось надолго застрять позади еле тащившегося грузового фургона. «Да тронешься ты, черт дери, или нет?» Бет адресовалось следующее:

— Ты предала меня, ты предала нашего ребенка, и ты предала себя.

Покрышки на колесах заскрипели, когда Том рывком затормозил у парковки, работающей с 7 до 11.

Все больше раздражаясь, он стоял у прилавка и ждал, пока продавец — болтающий по мобильнику сикх в тюрбане — заметит присутствие покупателя.

— Пачку «Мальборо». Нет, не этих, красных.

Неприятно удивила цена на кассовом чеке. Том полез в карман за мелочью.

— Спички?

— Да, конечно, спички для этого дела вообще-то нужны.

Узнает она у меня!

Но теперь Том даже смог улыбнуться всей нелепости своей выдумки. Садясь в машину, он уже снова владел собой, и никакая Бет не сидела рядом. Покупка сигарет вытеснила ее на периферию внимания. Пристроившись к потоку транспорта и считая оставшиеся до поворота улицы, Том почувствовал: гнев его прошел.

В последний раз он выезжал сюда за год до рождения Финна. Ян Тэтчелл обнаружил тропу через Саммамишскую Топь и восхищенно расписывал, что «это, наверное, самые ровные двенадцать пеших миль на всем Американском Западе». Том и Ян, прихватив с собой Энгельса, черную собачонку Тэтчеллов, как-то летним воскресным вечером гуляли по найденной непритязательной дорожке, регулярно останавливаясь, дабы заглянуть в заведения, которые Ян упорно называл пабами. С помощью автомобильного атласа Том добрался до той же засыпанной битым кирпичом прогалины, где они с Яном останавливали машины шесть лет назад.

Сама Топь была, вероятнее всего, руслом некогда протекавшей здесь реки. Топь окружали уже мертвые заросли камыша. На поверхности буроватой воды едва заметно обозначалась рябь течения. Ян утверждал, там водится лосось, однако водоем больше напоминал промышленный сток. Том подумал, будь он рыбой, закрывал бы себе нос плавником во время долгого путешествия вверх по течению из озера Вашингтон в озеро Саммамиш.

Мощеная тропа пересекала заурядный парк отдыха, на удивление безлюдный. Одетый в спортивное трико лысый старичок на подгибающихся ногах, явно дышащий на ладан, пыхтя, протрусил мимо, потом пронеслись две могучие валькирии. Их атлетические тела нависали над роликами, длани в перчатках мелькали в нескольких дюймах от земли, а над двумя одинаковыми черными шлемами реяли блондинистые хвосты. Так что Том был на дороге практически один. Предвидя длительную пешую прогулку, он без труда покрыл милю. Дошел до первого «паба» — выкрашенного пурпурной краской бункера из шлакоблоков, без окон, с эмблемой пива «Будвайзер» на дверях. Здесь путника ждал отвратительный, разогретый в микроволновке чизбургер и кружка пива, которую Том подержал в руках, однако от питья воздержался.

Присутствие грязной пепельницы на стойке бара побудило Тома залезть в карман пальто за пачкой «Мальборо». Снять целлофановую обертку, скомкать фольгу, добраться до трех рядов светло-коричневых кончиков сигарет — какое ностальгическое удовольствие! Чувствуя себя неловким новичком, он вытряхнул одну сигарету, раскурил ее. Мерзкий вкус дыма — похоже на перегной. Том попробовал затянуться и сразу почувствовал головокружение и тошноту. После третьей решительной затяжки загасил окурок, переломил его пополам, расплатился с барменом и продолжил путь.

Минуя Вудинвилл, тропа вступала в ничьи, брошенные земли. Запущенный край арендуемых земельных участков, «делянок», как называла их Бет, покосившихся сараев, курятников, загонов для лошадей, овощеводческих ферм, заросших сорняками. Речушку окаймляли голые тополя и непролазные кусты ежевики. На покрытых лесом холмах виднелись группки новостроек, с дороги, огибавшей восточную часть долины, слышался непрерывный гул движущегося транспорта. Этот неприветливый, случайный, безымянный пейзаж регулярно появлялся в местных ночных новостях — там демонстрировали любительские кадры: медведи и пумы часто выходят из своих диких обиталищ и поселяются где-нибудь здесь. Теперь Том разделял смятение зверей от случайной встречи с людьми.

Поля при каждом взгляде, брошенном на них поверх густого кустарника, казались разными — то городскими территориями, то сельскими, то дикими, а то ухоженными. В осоке на краю такого поля найдет отличное укрытие рыжий кугуар, а медведь устроит берлогу в развалившейся уборной вон той оставленной людьми фермы. Тому, воспитанному в благоговении к двусмысленностям академического, литературного порядка, начинали нравиться неоднозначные проявления жизни на этой обширной заброшенной территории, самом неанглийском месте из всех когда-либо виденных. Он забавлялся, населяя Сассекс медведями и воображая диких кошек в Уонстеде.

Том остановился около общественного туалета, установленного властями округа Кинг, посидел некоторое время снаружи на деревянной скамье, что поставили в честь светлой памяти Холли У. Клингман (1938–1997). Тому стало любопытно, будет ли на воздухе сигарета иной на вкус; оказалось — да, вкус и впрямь совсем другой. На сей раз, когда Том глубоко втянул дым в легкие и перед выдохом задержал его на несколько секунд в груди, пяти прошедших лет словно и не бывало. Том Дженвей — истинное волшебство, не иначе — снова стал собой, вернулся домой после долгого житья на чужбине. Окрестный пейзаж словно всколыхнуло свежим ветром, вот та острота восприятия, которой — Том помнил — он обладал раньше. Только в течение всех погруженных в туман лет воздержания она ускользала от него. Том докурил сигарету до самого фильтра, изумляясь внезапной и необычайной ясности, вдруг пришедшей к нему, явившейся нежданным даром.